Переходники и другие тревожные истории - Дарелл Швайцер

Я стоял в сгущающейся темноте и разглядывал то, что было куда большим, чем простым фермерским домом.

— Какая мешанина! — произнёс я вслух, глазея на жуткое сочетание архитектурных стилей: круглая башня с конической крышей (как аллюзия на замок или шато), широкий, однопролётный портик, поддерживаемый двумя парами колонн, закрученными и отделанными ещё тщательнее портика, с ещё более занятной смесью листовидных лиц, змей, неоколониальных тосканских колонн, романского возрождения с прусским оттенком: сумбурное, нескладное смешение. — Должно быть, архитектор подсел на что-то… Неудивительно для места с привидениями.

— Дом построили в 1892 году, — фыркнул шофёр, будто это что-то объясняло. Он запихнул ключ в замок, повернул. Открываясь, дверь заскрипела.

— Как только зайдёте внутрь, позвоните моему нанимателю.

— Я думал, он хотел лишь моих впечатлений, да и то в дополнение.

— Это — его особые указания, сэр.

Затащив внутрь свои принадлежности, я очутился в большой неосвещённой прихожей. Видно было немногое, но шофёр, с какой-то фамильярностью, щёлкнул выключателем.

— М-р Куилт, — провозгласил он, стоя в дверях. — Должен вам напомнить, что вы лишитесь заказа, если попытаетесь уехать самостоятельно. — (Тут, в первый раз, короткая любезная улыбка.) — В любом случае, уехать будет затруднительно, поскольку окна заколочены, дверь прочная и никаких инструментов нет.

В соответствии с нашим соглашением, он обшарил мой багаж и материалы в поисках фотокамеры. Наблюдая, как он это делает, я встревожился. — Что, если вспыхнет пожар?

— В ближайшем городе есть добровольная пожарная команда. Вы можете позвонить, потом добежать до башни, где имеется балкон или, пожалуй, можно выбраться на крыльцо, но только под крышей. Там и ждите. Будет несложным делом спустить вас при помощи лестницы.

— Вы когда-нибудь бывали там?

— Увы, этот вид лучше оценит кто-то, обладающий чувствительностью, как у вас или… моего хозяина.

Ещё одна странная грань этого странного типа — впервые в его голосе промелькнул оттенок сожаления. И впервые он назвал своего босса хозяином. Но дело слишком торопило меня, чтобы и дальше задавать вопросы. Довольный, что я не протащил контрабандой фотокамеру, он снова улыбнулся — насмешливо — а потом вышел наружу. Я услышал, как в замочной скважине повернулся ключ, а через минуту загрохотала отъезжающая машина.

Оставшись один, я предался восхищению мебелью и антикварным убранством. Бытует удобное, но ошибочное мнение, что, обладая вещами — книгами, сувенирами, картинами — мы можем так или иначе задержать течение времени. Сбережённая фотография кажется сковавшей сцену или любимого, как мошку в янтаре; она стоит себе на полке, никогда не исчезая. Думаю, именно так и поступил тот богатей. Возможно, он умирал от некоей необычной хвори. Поэтому он приобрёл дом, где не двигался поток времени, где пыль, запахи и проходящие часы оставались в предельном застое — тут.

Это было странной точкой зрения. Почти сразу я вытащил свой альбом и начал зарисовывать, пока блуждал по комнатам в нижней части дома: тут драпировка, там стул, снова гробоподобные напольные часы, которые уже давно перестали тикать. Я полагаю: Время — безмолвный помощник художника. Художник отступает и наблюдает время за работой; пока копятся карандашные черты, эскиз словно заполняется сам по себе. В каждом мгновении есть своя пикантность.

Зазвонил телефон. Я продолжал набросок, не обращая на это внимания. Вдруг звонок прекратился. Я встревожился лишь от внезапной тишины. Только тогда до меня дошло, что я на час опоздал со своим первым телефонным звонком.

За телефоном в простенке висело огромное зеркало. Бумажный листок с телефонными номерами был на стене у зеркала. Набирая номер, я передёрнулся от своего отражения — замечтавшегося человека, который не следил за временем, упиваясь болезненными грёзами.

На мой звонок наконец-то ответили. Отозвался надломленный голос, несомненно, моего патрона, но слабее обычного, бормоча что-то про опоздание на час и мою невоспитанность. Но его слова угасли, когда я задумался о важнейшем достоинстве этого особняка, о разлагающихся тут днях, словно опавшие листья, медленно превращающихся в жирный перегной часов.

— Я потерял счёт времени, — расслышал я в телефоне свой голос.

— Куилт! Расскажите мне, что вы увидели!

Я попытался описать сводчатую прихожую, спиральную лестницу, завивающуюся на второй этаж. Упомянул наброски, которые уже сделал. — Я ещё не заходил наверх, — добавил я. Потом рассказал о кухне, которая страшила лишь своей банальностью.

— Вы определили, где в доме дурное место?

Я пошутил: — Я сам — дурное место.

— А?….

— Везде в Аду я буду. Ад — я сам[18].

— Вы нашли его или нет? — настаивал он.

Уступив, я предположил, что дурное место может оказаться наверху. Мои наброски к настоящему моменту скорее походили на сейсмографические записи края без землетрясений: ни единого «толчка».

— Будет гораздо легче, — посетовал я, — если вы перестанете со мной играть и просто скажете, где происходили явления. — Я заметил позади шкаф, отражавшийся в зеркале.

— Как уже объяснялось, Куилт, я не желаю насаждать в вашем уме никаких предположений, которые могли бы вызвать предвзятость.

— Допустим, я на кухне. Напротив меня шкаф…

— Который должен быть наглухо запечатан.

— Вообще-то, дверца приоткрыта.

— Что?

Я подошёл к шкафу, волоча за собой телефонный провод. Пока я это делал, дверца распахнулась наружу, выпустив воздух, пахнущий давно запертой сырой землёй.

— Она открывается, — сказал я. — Теперь дверца открылась полностью. Это оно? Уже теплее?

— Нет. Держитесь подальше от этого шкафа, Куилт. Это приказ. Держитесь подальше. Запрещаю. Дверца может захлопнуться за вами. Её нельзя открыть изнутри. Вы можете задохнуться. Никто вас здесь не услышит.

Когда он это говорил, я слегка подтолкнул дверцу, чтобы та открылась побольше. Внутри показалось что-то, похожее на холщовый костюм, высовывающийся из чёрного портфеля. Я увидел на полу красочно разрисованную коробку.

— Дверца открылась полностью, — невинно промолвил я. — Это не коробка ли пастельных красок на полу?

— Закройте дверцу, Куилт. Закройте её прямо сейчас.

Я опустился на колени и открыл коробку. — Художественные принадлежности. И какой-то художницкий халат с капюшоном. Я никогда такого не видел.

— Джеффри, пожалуйста. Оставьте в покое этот шкаф.

Я вытащил комбинезон. Ткань была очень грубой, будто парусина. Одеяние пожелтело от старости, но ещё оставалось прочным. Ни в его назначении, ни в конструкции я сразу не разобрался. Там было множество застёжек, в таких местах, где не было смысла их размещать и ещё больше ремешков. Что самое необычное, капюшон не откидывался, чтобы позволить носителю оглядеться или хотя бы подышать свежим воздухом. У наряда, что я вытащил, на месте лица был сплошной металлический овал, встроенный в него, как тяжёлая, безликая маска.

— Вот это действительно странно, — протянул я. — Это вроде смирительной рубашки. Она