Измена. Вторая семья моего мужа - Каролина Шевцова

Мимо проходит группа студентов, они что-то обсуждают на молодбежном сленге, который звучит как иностранный язык. Я их не понимаю. Я давно перестала считывать язык молодежи, хотя сама совсем не старая. Ну, сколько мне? Тридцать два? Разве это возраст?

Но чувствую себя так, словно прожила сто лет. И век мой был не самым радостным.

Когда поднимаюсь на четвертый этаж, то уже и дышу как старуха. И в боку колет и в глазах темно. Останавливаюсь, чтобы немного прийти в себя, перед друзьями из прошлого всегда хочется выглядеть такими, какими нас запомнили. Молодыми, звонкими, с мечтой в душе и дерзостью во взгляде.

В общем, нечеловеческими усилиями собираю дерзость по сусекам своего вялого организма и захожу в приемную декана филологического факультета и моего старого приятеля.

— Семен Гордеевич, можно?

Улыбаюсь так, что сама начинаю верить, что эта встреча мне приятна. Семен щурится, а потом узнает во мне свою подружку Римму и радостно вскидывает руки.

— Милая, ты пришла! А я все хотел тебе звонить, такое горе... такое горе!

Семен нелепо суетится, что-то ищет, похлопывая себя по карманам, опускается к нижнему ящику стола, так что мне становится видна его проплешина на затылке. Да, а ведь когда-то он носил кудри и очень гордился своей прической. Но никого из нас не щадит время.

Кажется, помимо волос Савин потерял возможность говорить связно. Он что-то лопочет, заикается, сам себе перебивает, так, что я совсем теряю нить разговора. Но я не тороплю товарища, понимаю, что этим сделаю только хуже. Жду и рассматриваю убранство его комнаты. Ветхий шкаф, заваленный книгами, окно, форточка которого приросла к раме, так давно здесь не проветривали и стол, заставленный фотографиями жены и двух дочек. Отчего-то становится невыносимо больно видеть чужое счастье. Чужую семью, где никто никому не врет.

Чтобы прервать эту пытку, я произношу:

— Сем, я хочу работать.

Глаза Савина округляются, за толстыми стеклами очков они похожи на две плошки.

— Работа? Риммочка, ну это же замечательно! Я всегда был уверен, что ты достойна большего, чем править книги Белого. И куда ты устроилась?

— Пока никуда, но надеюсь, что меня возьмут в наш университет, на ставку Филиппа.

Я вижу, как Семино лицо меняется. Становится вытянутым и приобретает некрасивый серый оттенок. Он явно не ожила такого предложение и думает, как бы отказать, вот только мне очень нужна эта работа!

— Сем, я не подведу, я же защищалась по профилю, еще и столько лет слушала, как Филипп наговаривает лекции. Меня здесь все знают, я не постороннее лицо, даже фамилию в расписании можно не менять, только инициалы. Поверь, вы все выиграете от этой замены.

— Так-то оно так… — Семен раздраженно морщится, будто я ему дала понюхать какую-то тухлятину. Лицо его приобретает непривычный брезгливый вид.

— Хочешь сказать, что вы уже подобрали Белому замену?

Сама не верю в то, что говорю. Университеты, особенно такой старый как наш, славятся своими традициями и ретроградством. Все происходит медленно, все требует обдумываний, обсуждений, совета. Даже если бы мой муж умер, и всем стало ясно, что продолжать работу Белый не сможет, ректор бы еще год утверждал новую кандидатуру. А тут какая-то кома, с возможностью вернуться обратно за кафедру. Никто и не почешется, чтобы что-то менять.

— Сема, если ты хочешь мне отказать, то делай это прямо, пожалуйста.

Тогда мне еще кажется, что я сильная и приму любой ответ. Просто потому что я не жду услышать:

— Римм, вообще-то Филипп Львович у нас не работает.

Хорошо, что я сижу. Плохо, что сижу на табуретке и не могу откинуться на спинку, чтобы дать спазмированным мышцам немного свободы. Вместо этого наоборот, вытягиваюсь ровно, как струна, так что кости хрустят.

— Давно?

— С месяц. Не считая аварии, разумеется.

— Причина?

— Римм…

— Нет, скажи, пожалуйста, почему мой муж, который боготворил университет и работал здесь начиная со своего пятого курса, вдруг уволился, и даже не сказал мне об этом.

Душу грызет червячок совести. Белый не сказал мне не только об этом и не я сейчас должна что-то предъявлять бедному Семе. Тот мог и не знать, по какой причине у моего муженька торкнуло в мозгу, так что…

— За роман, порочащий честь и репутацию университета.

Мысли останавливают галоп. Все замирает, а воздух вокруг становится плотным. В этом состоянии мне легко, как Алисе было легко падать в кроличью нору. Ты летишь и не знаешь, приземлишься ли когда-нибудь вниз. Потому что это не важно. Важен сам полет.

— Ты имеешь ввиду роман с Аней? — Откашлявшись, спрашиваю я. — Или есть еще что-то, что я должна знать о своем муже?

— Что ты — что ты. Одной Кузнецовой хватило, чтобы нас всех на уши поставить, встряхнуть и десять раз перевернуть. Девочка даже есть перестала, похудела, одни глаза на лице и остались! Из университета документы забрала, чтобы на Белого косо не смотрели! Вроде как теперь она не его студентка, вот только не помогло это. И Филипп Львович уволился по собственному, ты же знаешь, какое у него самолюбие, а тут в курилке все хихикают и пальцем тычут.

Савин достает из кармана пиджака платок, чтобы вытереть себе лоб. Я смотрю на кусок ткани в его руке и не верю, что кто-то еще пользуется тканевыми платками, такими большими и в клетку.

Непременно в клетку…

Суетливые движения рук действую на меня как маятник, я закрываю глаза, дышу. Кажется, ничто больше не выведет меня из равновесия.

— Значит все обо всем в курсе? В том числе ваши студенты? — И даже голос мой звучит спокойно.

— Ну как же, Римма. Или ты свою страницу в интернете не смотришь?

— Зато смотришь ты. Так что будь другом, просвети и меня, пожалуйста.

Семен мнется под моим тяжелым взглядом. Я умею смотреть так, что людям становится неприятно, Белый постоянно пенял мне за это.

— Римма, может потом об этом поговорим?

Никакого «потом» не будет. Савин занятой человек и чудо, что он сейчас нашел для меня время. В последний раз мы виделись с ним на Новый Год, когда Филипп взял меня на корпоратив, и то, не успели сказать друг другу и слова.

А слова накопились. И требовали выпустить их наружу.

— Семен Гордеевич, расскажи мне, пожалуйста, про скандал, про увольнение и про все остальное, о чем вы решили молчать.

Савин поднялся со своего кресло, и в ту же секунду плюхнулся обратно, издав при этом странный хлопок, отчего его лицо покраснело еще