Волшебница Колдовского мира - Андре Нортон

— Я стара, — продолжала она. — Если я посмотрю в это… — она указала на шар, стоявший рядом с ней, — я не увижу ничего, кроме финального занавеса.

Она замолчала, но меня удерживало возле неё ощущение, что она хочет сказать что-то очень важное для меня. Она приподняла руку и указала на вход нашей палатки. Даже слабое движение, видимо, утомило её.

— Посмотри… под циновкой…

У входа лежала тёмная циновка, сплетённая не из полосок кожи и меха, как другие, а из какого-то растительного материала. Циновка была очень старая. Когда я по приказу Утты подняла её, я увидела на обратной стороне то, чего никогда раньше не видела.

— Руку… над… этим…

Мысленные слова Утты прозвучали еле слышным шёпотом.

Я перевернула циновку и провела рукой над её поверхностью, и сразу же линии и руны на циновке засветились, а в ладони я почувствовала лёгкое жжение. Теперь я поняла, что за оковы Утта наложила на меня, они не зависели от моей воли и были сотворены только по её желанию. Они насильственно связали меня с ней и с её образом жизни. Во мне поднялась волна негодования.

Утта приподнялась. Руки её упали. — Мой народ нуждается…

Было ли это оправдание, начало просьбы? Но ведь вапсалы не мой народ, и сами они не принимали меня. Я не пыталась бежать раньше, потому что Утта предложила вернуть мне утраченные знания. Но когда за ней и в самом деле опустится последний занавес, то я сразу же уйду!

Она легко читала мои мысли. При наших отношениях я не могла закрыться от неё. Она медленно покачала головой.

— Нет, — она отвергла мой план. — Ты нужна им.

— Я не их ясновидящая, — быстро возразила я.

— Будешь…

Я не могла с ней спорить. Она как-то сразу осунулась, усохла, словно это слабое столкновение её и моей воли истощило её чуть ли не до смерти. Я встревожилась и позвала Аторфи. Мы дали Утте укрепляющего, но, видимо, настало время, когда и оно не могло больше поддерживать дух в изношенной оболочке плоти. Она ещё жила, но держалась одним разумом, который нетерпеливо рвал эти ненужные связи с миром, желая вырваться на свободу и исчезнуть.

Она лежала, не приходя в себя, и этот, и следующий день. Тщетно Аторфи и Висма делали всё, что могли, чтобы поднять её. Но она всё ещё имела слабую связь с землей и с нами. Когда же я выглянула из палатки, то увидела, что весь клан молча сидит, не сводя глаз с нашей двери.

К полуночи на неё внезапно нахлынула волна жизни. Я почувствовала её призыв, когда глаза её открылись и она взглянула на нас сознательно и требовательно.

— Айфинг!

Я подошла к двери и сделал знак вождю, сидевшему между двумя кострами, которые вапсалы развели как защиту от того, что могло наползти из темноты. Айфинг подошёл без охоты, но и без промедления.

Висма и Аторфи приподняли Утту повыше на подушки, так что она почти сидела. Она сделала правой рукой жест, подзывая меня. Висма посторонилась, пропуская меня. Я встала на колени и взяла холодную руку Утты. Её пальцы крепко, до боли, сцепились с моими, но её мозг больше не касался меня. Она держала меня, но смотрела на Айфинга. Он опустился на колени на почтительном расстоянии от Утты. Она заговорила вслух, и голос её был крепким, каким был, вероятно, в дни её молодости.

— Айфинг, сын Трина, сына Кейна, сына Джейпа, сына Эверета, сына Столла, сына Кжола, чей отец Апсон был моим первым спутником, настало время, когда я опущу за собой последний занавес и уйду от вас.

Он тихо вскрикнул, но она подняла руку, держа меня другой своей рукой, а затем протянула к нему обе руки, подтягивая мою. Он тоже протянул к ней обе руки, и я увидела в его лице не личную печаль, а страх, который испытывает ребенок, оставленный взрослым, чьё присутствие означало защиту от ужасов тьмы и неизвестности.

Утта вложила мою руку в его ладони, и он сжал её так резко, что я вскрикнула, поскольку не ожидала такой силы.

— Я сделала для вас всё, что могла, — сказала она. Этот гортанный язык прозвучал так же резко для моих ушей, как сильна была хватка моей руки Айфингом.

— Я воспитала преемницу, чтобы она служила вам, как служила я.

Она сделала усилие, чтобы выпрямиться, и слабо покачнулась.

— Всё!

Последнее слово она выкрикнула с торжеством, как военный клич, брошенный в лицо смерти. Затем она упала назад, и последняя ниточка, связывавшая её с нами, оборвалась навсегда.

Глава 5

Похороны Утты для вапсалов означали устройство торжественной церемонии. Я никогда не видела ничего подобного и была ошеломлена их приготовлениями. Такой ритуал не вязался с бродячим варварством, он больше напоминал веками установленный образец похорон у очень древней цивилизации. Возможно, это был всего лишь отголосок древнего акта, принесённого ими из времён, скрытых в таком туманном прошлом, что они его уже и не помнили.

Аторфи и Висма одели её во всё самое лучшее, что только нашлось в её дорожных сундуках, а затем несколько раз обернули полосами смоченной кожи, которые, высохнув, стянулись и упаковали её усохшую плоть и тонкие кости на вечные времена. Тем временем мужчины племени ушли на юг почти на день пути и там вырыли яму такой же ширины, как и палатка, в которой Утта провела свои последние дни, затем перевезли палатку и сани, нагруженные камнями, и установили в яме.

Я искала возможности убежать во время всего этого, по магия Утты держала меня, и мне недоставало сил, чтобы разбить руны, на которые я по незнанию наступила, когда шла к её палатке. Когда я попыталась отойти одна за пределы лагеря, я почувствовала призыв вернуться, с которым не смогла бороться. При всей моей воле и стремлении бегство было невозможным.

В течение четырёхдневных приготовлений я оставалась одна в своей новой палатке, поставленной чуть в стороне. Видимо, племя рассчитывало получить от меня какое-нибудь наставление, благоприятствующее их делу, во всяком случае от меня не требовали помощи в похоронах Утты, и я была благодарна им за это.

На второй день после её смерти женщины принесли два дорожных сундука и оставили их в моей палатке. Я открыла их. В одном были узлы и мешочки с травами, большую часть которых я узнала. Они употреблялись для лечения или для вызова сна и видений. В другом был хрустальный шар Утты, её жаровня, жезл из полированной кости и два свитка, вложенные в металлические трубочки, попорченные временем.

Я жадно схватила футляры, но не сразу смогла их открыть. На них были выгравированы символы, некоторые из которых я знала, хотя они слегка отличались от тех, что я видела раньше. На концах трубок был глубоко вырезан один знак. Гравировка, казалось, была менее тронута временем, чем сами трубки. Это была тонкая вязь буквенной руны — только я не могла её прочесть — обвивавшейся вокруг маленького, но чёткого рисунка Меча, перекрещённого жезлом власти. Я ещё ни разу не видела эти два символа в такой комбинации, потому что у колдуний жезл был знаком волшебницы, а меч — знаком воина, а такой контакт знаков женского и мужского считался бы неприемлемым и неприличным.