Путём всея плоти - Сэмюель Батлер

Получил твоё письмо. Мотивы его для меня темны, но последствия абсолютно ясны. Ты не получишь от меня ни гроша, пока не образумишься. Если же станешь упорствовать в своём безрассудстве и греховности, то у меня, к моему счастью, есть ещё дети, за которых я могу быть спокоен, ибо их поведение послужит мне источником счастья и уважения окружающих.

Твой любящий, но расстроенный отец,

Мне неизвестно продолжение вышеприведённой переписки, но закончилось всё вполне благополучно. Может быть, Теобальд просто сдрейфил, а может, принял этот полученный от отца внешний толчок за внутренний зов, о котором, я не сомневаюсь, со всей искренностью молился, — ибо был человеком, твёрдо верующим в действенность молитвы. Таков и я, в известном смысле. Теннисон[42] сказал, что молитва творит в мире такое, о чём тот и не подозревает; впрочем, он мудро умолчал, хорошее она творит или плохое. Оно, пожалуй, было бы хорошо, если бы мир всё же подозревал кое о чём из того, что творится молитвой, или хотя бы опасался этого. Но тайна сия, по всеобщему признанию, велика есть. Кончилось тем, что Теобальду посчастливилось вскоре после окончания колледжа стать стипендиатом его фонда, и осенью того же, 1825-го, года он принял сан.

Глава IX

Мистер Оллеби служил настоятелем в деревне Кремпсфорд[43], расположенной в нескольких милях от Кембриджа. Он тоже когда-то успешно получил степень бакалавра и стал стипендиатом колледжа; со временем колледж предоставил ему бенефиций в размере 400 фунтов в год, а также дом. Его собственный частный доход не превышал 200 фунтов в год. Оставив колледж, он женился на женщине много младше себя, и она родила ему одиннадцать детей, из которых выжили девять — два сына и семь дочерей. Ко времени, о котором я теперь пишу, две старшие дочери уже были неплохо пристроены, но пять других, незамужних, в возрасте между тридцатью и двадцатью двумя, и оба сына всё ещё сидели на шее у отца. Было ясно, что случись что-либо с мистером Оллеби, и семья погрузится в самую настоящую бедность, и эта мысль постоянно ввергала мистера и миссис Оллеби в глубокое смятение, как, собственно, и должно быть.

Приходилось ли вам, читатель, жить на доходы, которые можно назвать в лучшем случае скромными и которых, за вычетом двухсот фунтов в год, не станет, когда не станет вас? Было ли у вас в это же самое время двое сыновей, которых надо хоть как-то поставить на ноги, и пять незамужних дочерей, для которых вы были бы счастливы найти женихов, если бы только умели это делать? Если нравственный образ жизни — это то, что, по большому счёту, приносит человеку душевный покой в его преклонные лета, если, иными словами, это понятие не есть сплошное надувательство, можете ли вы, пребывая в таких обстоятельствах, тешить себя сознанием, что зато вели нравственный образ жизни?

И это даже притом, что ваша жена — такая славная женщина, что вы до сих пор от неё не устали, и что здоровье её не расшатано настолько, чтобы из сочувствия не расшаталось и ваше; даже притом, что ваши дети бодры, энергичны, милы и здравомыслящи. Я знаю множество стариков и старух, почитаемых за людей нравственных, а живущих при этом с давно уже нелюбимыми супругами, или имеющих безобразных и несносных дочерей, которым так никогда и не сумели найти женихов, дочерей, которых они не выносят и которые втайне не выносят их, или сыновей, чья глупость или мотовство постоянно укорачивают им жизнь. Устраивать такое самому себе — это нравственно? Надо, чтобы кто-нибудь сделал в сфере нравственности что-нибудь подобное тому, за что воздают славу этому старому Пекснифу[44] Бэкону[45] в сфере науки.

Вернёмся, однако, к мистеру и миссис Оллеби. Миссис Оллеби говорила о замужестве двух своих дочерей так, как будто это было самым простым делом на свете. Она говорила так потому, что так говорили другие матери замужних дочерей, но в глубине души она и понятия не имела, как ей это удалось, да и, собственно, ей ли это удалось. Сначала был некий молодой человек, в отношении которого она пыталась применить известные манёвры, — то есть она без конца прокручивала их в голове, а применить на деле так и не сумела. Шла неделя за неделей в водовороте надежд и страхов, и маленьких хитростей, оказывавшихся чаще всего химерами, и вдруг как-то так получилось, что молодой человек оказался у ног её дочери, связанный по рукам и ногам и со стрелой в сердце. Всё это выглядело в её глазах какой-то невероятной случайностью, надежды на повторение которой было мало, а то и не было вовсе. Но она таки повторила это ещё раз, и повторила бы при случае ещё пять раз. Это было ужасно; нет-нет, уж лучше три раза отсидеть в тюрьме, чем выдать замуж одну дочь, такое это мучение!

Но ведь ничего другого ей не оставалось, и бедная миссис Оллеби не взирала ни на одного молодого человека без задней мысли сделать его своим зятем. Папы и мамы иногда спрашивают молодых людей, благородны ли их намерения в отношении их дочерей. Я полагаю, молодым людям следует время от времени спрашивать пап и мам, благородны ли их намерения, прежде чем принимать приглашение в дом, где есть незамужние дочери.

— Я не могу себе позволить викария, дорогая, — сказал жене мистер Оллеби, когда они в очередной раз обсуждали, что делать дальше. — Лучше пригласить какого-нибудь молодого человека, чтобы приходил по воскресеньям и помогал мне. На это достаточно гинеи в неделю, и к тому же мы можем прикидывать и выбирать, пока не найдём подходящего.

На том и порешили: поскольку здоровье мистера Оллеби уже не то, ему необходима помощь в исполнении его воскресных обязанностей.

У миссис Оллеби была закадычная подруга — некая миссис Кауи, жена прославленного профессора Кауи[46]. Это была женщина так называемого духовного склада души, полноватая, с проклёвывающейся бородой и обширными знакомствами в среде старшекурсников, в частности, тех, кто был склонен принять участие в крупном евангелическом движении, переживавшем в ту пору свой расцвет. Раз в две недели она устраивала вечера, где одним из угощений была молитва. Она не только была женщиной духовного склада души, но и одновременно, как восклицала порой восторженная миссис Оллеби, в высшей степени бывалой женщиной, с огромным запасом крепкого мужского здравомыслия. У неё тоже были дочери, но с ними, как она любила пожаловаться миссис Оллеби, ей не так повезло в жизни, как той, ибо все они одна за другой повыходили замуж, и её старость была бы совсем одинокой, не будь с нею её профессора.

Само собой разумеется, миссис Кауи знала весь контингент неженатого духовенства в Кембридже, и кто же другой, как не она, мог помочь миссис Оллеби найти приемлемого помощника для её мужа; итак, одним ноябрьским утром 1825 года последняя из названных дам, согласно договорённости, подкатила к дому первой, чтобы вместе провести вторую половину дня после раннего обеда. Отобедавши, дамы уединились и приступили к повестке дня. Как они ходили вокруг да около, как видели друг друга насквозь, с какой лояльностью притворялись, что не видят друг друга насквозь, с каким лёгким заигрыванием вели разговор, обсуждая духовную пригодность того или иного дьякона, а потом, когда с его духовной пригодностью было покончено, и другие «за» и «против» его кандидатуры — всё это я должен оставить воображению читателя. Миссис Кауи так привыкла плести интриги для самой себя, что она готова была скорей плести их для кого угодно другого, чем не плести совсем. Многие матери обращались к ней в минуту нужды, и если только они были женщинами духовного склада души, миссис Кауи никогда им не отказывала и делала для них всё, что было в её силах; и если брак молодого бакалавра не совершался на небесах, то по мере сил и со всем старанием его совершали в гостиной миссис Кауи. В данном случае исчерпывающему обсуждению подверглись все университетские дьяконы, в ком сверкала хоть искра надежды, после чего миссис Кауи объявила, что наш приятель Теобальд — это самое, пожалуй, лучшее, на что она нынче способна.

— Не могу сказать, милочка, чтобы он был таким уж обворожительным молодым человеком, — заявила миссис Кауи, — и к тому же он всего лишь второй сын[47], но он же стипендиат, и потом, даже и второму сыну такого человека как мистер Понтифик, издатель, должно достаться кое-что очень приличное.

— Да-да, милочка, — поддакнула миссис Оллеби, — именно такое и создаётся впечатление.

Глава X

Как и всё хорошее на свете, это совещание должно было когда-нибудь закончиться; дни стояли короткие, а миссис Оллеби предстояло ещё проделать шесть миль до Кремпсфорда. Когда она, вся укутанная, заняла своё место в пролётке, Джеймс, верный помощник мистера Оллеби на все случаи жизни, не заметил в её облике ничего необычного и даже не догадывался, какую череду пленительных видений везёт домой вместе со своею хозяйкой.