Лучшая парочка сезона - Елена Нестерина

– Ну зачем ты меня подначиваешь? – грустным – честное слово, грустным! – голосом да ещё как-то понуро спросил Страшный.

– Хочу знать, вот и спрашиваю.

– Ну, это же только слова… – неуверенно проговорил Володя.

Ага, понятно. И этого припёр мой вопрос – он и дёрнул в кусты.

А вообще-то мне обидно стало – как это я никому не нравлюсь? «Нашим»… Это он деревенских имеет в виду? Ну, в плане амур-тужур, может, и никому. А так и с девчонками у меня всё дружественно и нормально, и с пацанами. А если про других «наших» – поселковых, то есть – говорить, то там вообще без проблем. Я как я. Какая есть, с такой и тусуются.

– Страшный, расслабься. Кому надо, тому я нравлюсь. А таких людей дополна и больше. Понял? Так что не надо «ля-ля», а то би-би задавит.

С этими словами я демонстративно отвернулась от Страшного, отыскала на земле свою майку, отошла подальше. Скинула его здоровенную футболищу, не глядя, бросила за спину – типа: «Лови, Страшный, свое имущество!» – расправила свою мокрую майку, тряхнула ею в воздухе как следует и натянула на собственную тушку. Больно – не больно, значения сейчас не имело. Кажется, даже не больно, нормально. Затем повернулась к Страшному.

Тот стоял со своей футболкой в руках.

– Спасибо, я погрелась, надевай свою футболку, – сказала я.

Если бы физиономия Страшного не выглядела такой свирепой, я бы подумала, что он плачет. А так… Так вообще понять было нельзя, что он чувствовал в данный момент. Может, и прибить меня захотел. Прямо вот тут, ночью, на берегу реки. А что, и прибьёт, раз так разозлился. И уплывёт мой труп куда подальше…

– Злая какая-то ты… – вместо убийства тихо сказал Володька Страшный.

Я хотела нейтрально бросить ему «Пока!», но теперь пришлось говорить другое:

– А почему я должна быть доброй?

Страшный не ответил.

– Вот и не знаю, – ответила я за него.

Ещё раз сказала «спасибо» и быстро пошла по тропинке вдоль прибрежных деревьев к мосту.

«Злая, злая, злая…» – билось у меня в голове. Что значит – «злая»? А остальные какие? Лизка, что ли, добрая? Или наша Натаха? А вот Русланчикова мамаша – она какая, интересно? Вроде как злая. Надменная, высокомерная, привередливая. Много чего плохого, целую кучу плохого можно про нее сказать. А почему-то пошла к чужим людям неприятную ей девочку «отмазывать». И это перевешивает всю её злобность и надменность. Вот как это понимать?

Я долго думала об этом – всю дорогу до дома. И почти у самой калитки вдруг сообразила: она не добрая и не злая. Она – справедливая. Да! Точно!

От этой мысли мне сразу весело стало, осмысленно. Я тоже буду такой! Не в смысле толстой и заносчивой, а в смысле справедливой, суровой и беспристрастной.

Я прямо даже представила себя такой – и жить захотелось! Чтобы делать что-то хорошее, справедливое, нужное людям. Особенно простым, которые сами не в состоянии за себя постоять.

Парасоловы… Операция не завершена. Даже если часть её успешно осуществлена Русланчиковой матерью, моя миссия всё ещё не выполнена. Это перед пострадавшими владельцами огуречной теплицы доказана моя невиновность, это бабка моя отмыта от позора. А Парасолиха с подручным мужем не наказаны. А они должны понять, что так, как они, делать нельзя.

И потому – дрожжи. Старые добрые дрожжи. А это значит – чьи-то проблемы и их активное разрешение: недовольные соседи, возня, денежные затраты, плывущие по участкам отходы жизнедеятельности… Всё по полной программе.

Глава 8 Новый Железный Феликс

Я пробралась в наш домик. Бабуля спала. Конечно, она тут же услышала, как я вошла, вскочила с кровати, бросилась меня обнимать, целовать, снова заплакала. Бедный ты мой человек…

– Бабуль, а к тебе извиняться-то твои обидчики приходили? – успокаивая бабку, спросила я. – Им стало стыдно, что они на тебя наезжали?

– Да прости ты их, Варечка… – всхлипнула бабан.

Ясно. Не приходили. От них дождёшься! Это травить человека коллективно они горазды. А чтобы свою вину признать и попросить прощения за наветы – это фигушки…

Мне захотелось всем, всем без исключения паразитам дрожжей в сортиры накидать, чтобы те забурлили, а их владельцы забегали, избавляясь от нежданной-негаданной неприятности. Свою подлость они всё равно никак не осознают, тут в кого ни ткни – все правы. И будут это с пеной у рта доказывать. Так что создание мелкой, но неприятной проблемы – лучшее для них наказание.

– Ну что ты переживаешь, Варя? – продолжала бабуля, почувствовав, как я вырываюсь у нее из рук и напрягаюсь. – Да бог с ними! Всем свою голову не приставишь. А нам здесь жить… Ты голодная? Где ж ты была? Мы тебя все искали, я аж в деревню бегала, звала тебя, моя голубушка… Давай-ка, у меня картошка наварена, поешь. Или супчику… А конфет? Вот, конфет покушай, я взяла на базаре. С молочком, а?

Есть я по понятным причинам не хотела.

– Бабуль, да ты ложись, завтра рано вставать. – Я метнулась к холодильнику. – Молока я сама себе налью.

Открыла дверцу холодильника, вытащила пакет с молоком. Бабуля обрадовалась. Ей так было неловко за то, что она меня лупила, что она, обычно такая сухая и сердитая, еле-еле сдерживала слёзы. Она ж не знала, что я совсем на неё не сержусь.

– Ложись, ложись! – Я её снова обняла и подтолкнула к кровати.

– И ты ешь скорее и ложись… – суетилась бабуля.

– Ага, ага, – охотно согласилась я. – Но ты и сама-то тоже засыпай. А я справлюсь тут.

Бабуля улеглась. Я пожелала ей спокойной ночи, погасила свет и оставила гореть только маленький плафончик над кухонным столом. Задвинула занавеску, которая служила в нашем с бабаней жилище чем-то вроде стены или перегородки, отделяющей кухню от комнаты. Налила молока в кружку, открыла холодильник и, прежде чем засунуть в него обратно пакет, вытащила из самого дальнего угла морозилки полукилограммовую пачку дрожжей. Замаскированную в обёртку из-под пластилина. Это специально – чтобы бабка в неё не лазила. А так я ей сразу сказала – это мой пластилин, буду лепить. Чтобы он не расплавился от жары, надо его в холодильнике держать. Она согласилась. Я ещё для верности хорошенько завернула пачку в два полиэтиленовых мешка. Так карающие дрожжи и ждали своего часа.

Он пробил.

Ещё минут пятнадцать я посидела – типа молоко пила (а я его и правда пила, да ещё и шоколадных бабкиных конфет под это дело изрядно слупила – вкусные, заразы!). Удостоверилась, что бабуля заснула праведным сном сельскохозяйственного труженика, и, подхватив пачку дрожжей, осторожно вышла на улицу.

Ещё было совсем темно. Восток, который уже с середины ночи окрашивался нежным розово-голубым ясным сиянием, обозначился яснее. Но пока ещё всё равно в общем темно было. Дул тревожный ветер. Наверное, такой дует всегда, когда отважный воин-одиночка отправляется на бой или в долгое опасное странствие.

Я вышла за калитку, снова расстроившись, что забыла надеть что-нибудь более конкретное, чем легкомысленная полумокрая маечка. Прохладненько. Но возвращаться я не стала – и плохая примета, и своё родное лихо будить не хотелось. А то вскочит это лихо, в смысле бабка моя неугомонная, и сорвёт мне операцию.

Все пакеты и упаковки с дрожжей я сорвала возле дома, тщательно упрятала их в мусорный мешок. Причём коричневую бумажку с надписью «Дрожжи» я изорвала в мельчайшие клочки, распихала их по коробочкам из-под сока – для чего отвинчивала пластмассовые крышечки, высыпала клочки туда и завинчивала крышки снова. Кто будет искать улики внутри этих коробок? Ещё додуматься надо.

Со склизким брикетом в руке я подошла к забору, чтобы осторожно перебраться на территорию Парасоловых. Это было нетрудно – у меня, естественно, специальная лазейка в ограде имелась. Никому – ни бабуле, ни им, ворюгам-соседям, – не приходило в голову, где именно она находится.

И тут меня окликнули.

– Эй!

Не раздумывая ни секунды, я сбросила дрожжи в траву. Схватилась за куст каких-то высоких цветов, чтобы обтереть с ладони следы дрожжевых улик. И обернулась.

Страшный. Это снова был он.

Блин…

– Что ты тут делаешь? – грозно зашипела я.

Мне нужно было как-то унять сердце, которое увеличилось сейчас, наверное, до размеров лошадиного, а билось со скоростью сердечка испуганной мышки-норушки. Уж лучше бы оно вело себя как лягушкино-квакушкино, которой всегда всё по фигу, а потому сердце ее бьётся неторопливо. Тогда бы я вообще выглядела перед Страшным как Железная… ну, или хотя бы как Алюминиевая Леди. Или как Леди-Тиранозавр. Тиранозавры вроде бы тоже, как лягушки, холоднокровные?

Хладнокровной и независимой – вот мне какой хотелось быть. Поэтому, подождав чуть-чуть, чтобы сбавило обороты перепуганное сердце, я как можно более спокойно и властно повторила:

– И что ты тут делаешь? Ты разве не знаешь о неприкосновенности частного жилища?