В поисках Эдема - Джоконда Белли

— Ты вернешься, — сказал он. — И твой дедушка будет ждать тебя. Ему захочется узнать новости о Васлале.

— Спасибо, что подбадриваешь, но в такие моменты мне хотелось бы иметь стеклянный шар, в котором можно видеть будущее, чтобы знать наверняка, что дедушка доживет до моего возвращения.

— Он будет жить, пока живо его любопытство, — с уверенностью заверил Рафаэль.

Он наладил объектив своей маленькой камеры, которая крепилась к козырьку, и постоянно что-то снимал.

— Я думаю, мой дедушка когда-то вызвался испробовать на себе наркотик, продлевающий жизнь. Был среди путешественников один врач. Он часто приезжал к нам и надолго запирался с ним в кабинете. Потом дедушка рассказывал мне, что наука была близка к тому, чтобы победить старость и смерть. Вот уже два года, как врач не приезжает. Я спрашиваю себя, а что, если участники эксперимента начали умирать?

— Вполне вероятно, что есть и такие, кто путешествует по этим местам с намерением испытать новые наркотики на человеческих существах. Есть генетический гибрид кокаина и марихуаны, филина, которая, очевидно, растет в Фагуасе и с явным преимуществом лидирует среди легких наркотиков. При ее помощи, предположительно, можно будет навсегда искоренить тяжелые.

Мелисандра слегка встрепенулась. Посмотрела через навес. Моррис и Эрман беседовали. Голландки и Макловио сидели в носовой части лодки.

— Я слышала что-то об этом наркотике, — сказала она, понижая голос и делая ему знак, чтобы выключил камеру. — Педро подозревает, что некоторые партии отправляют из Грейтауна, но нам не хотелось проверять это. Это опасно. Братья Эспада — поистине страшные люди… Печально, конечно, — добавила девушка, — но в Фагуасе каждый интересуется только собственными делами. Лучше сменим тему, — прошептала она. — Макловио и Эспада — компаньоны.

Они проплывали так близко от берега, что можно было видеть на прибрежных деревьях большие круглые глаза зеленых морщинистых мелких ящериц.

Рафаэль посмотрел в спину Макловио. Он еще тот проходимец, в этом не было никаких сомнений, к тому же чрезвычайно хитер. Журналист пытался загнать его в угол, разыгрывая простое любопытство, задавая ему наводящие вопросы, но Макловио умел уйти от ответа, изображая обаятельного плута. Он без малейших колебаний рассказал Рафаэлю о своей роли в трафике оружия. «Хочешь жить, умей вертеться. К чему соревноваться в святости с папой римским?» Он говорил, что обменивает оружие на археологические находки, которые «на ура» продаются на рынке предметов искусства. Это не грабеж, а спасение: здесь никому подобное не нужно.

Аргентинец был далеко не дурак. Даже спросил журналиста о мотивациях написания репортажа о Васлале. Действительно ли это интересно его издателю, допытывался Макловио, не скрывая своего скептицизма.

— Значит, ты приехал в Фагуас с целью отыскать Васлалу, чтобы потрясти мир идеей, что в этом богом забытом месте смогли построить совершенное общество? Не знаю почему, — сказала Мелисандра с иронией, — но я вижу некий цинизм в твоем намерении.

— Цинизм — это искаженный профессионализм. Сложно сегодня не быть циничным, — ответил Рафаэль, глядя, как сверкают ее волосы, словно начищенная до блеска медь на навесе. — Цинизм — это всегда способ защиты… А сейчас, с твоего позволения, я пойду проверю электронную почту. Мой издатель — человек очень нервный… — добавил он, спускаясь во внутренний отсек лодки, где расположились остальные пассажиры.

Гребцы начали тихонько напевать какую-то монотонную песенку, которой они сопровождали свои ритмичные движения.

Мелисандра легла на спину, сделала глубокий вздох. Тоска отступала, по мере того как они удалялись от дома. Через некоторое время ее тело, убаюканное плеском воды, дуновением ветра и ритмичной мелодией, расслабилось под ласковым солнцем.

Находясь с внутренней стороны навеса, Эрман поднял глаза и увидел сквозь сверкающую рыжую шевелюру Мелисандры зеленое переплетение деревьев, протягивающих свои ветви с одного берега на другой, — зеленые языки пламени, бегущие от находящегося по центру костра.

Река была его излюбленным пейзажем. В Бремене, сидя ли дома, или же прогуливаясь зимой по рыночной площади с ее средневековыми зданиями, Эрман вспоминал эти места, и часто при этом на глаза его наворачивались слезы, накатывала невыносимая тоска. Технический прогресс не пробуждал в нем того удивления, которое вызывала незыблемая первозданная природа. На землях Германии все было таким цивилизованным: вымирающие леса, жестко вписанные в навязанные границы, зеленые пастбища, возделанные и вспаханные, заботливо охраняемые парки. Здесь же, напротив, достаточно было подняться вверх по реке, чтобы вернуть утраченную перспективу и осознать ничтожность человека перед изобилием вековой зелени.

В полдень гребцы бросили якорь у густой пальмовой рощи. В брюках, закатанных по колено, матросы высадились на узком участке берега, чтобы приготовить обед. От внушительной связки бананов, привязанной к одному из столбов, к которым крепился навес, они отрезали одну веточку и приготовили для всех пассажиров на импровизированном очаге блюдо из соленого мяса, бананов и риса.

По следам, оставленным на темном и чистом песке, можно было понять, что это место облюбовали ящерицы, чтобы нежиться на солнце. Макловио рассказал, как первый раз, когда они остановились здесь пообедать, он пытался пробраться через пальмовые заросли, но не мог сделать и двух шагов. Единственными обитателями этой сельвы, сказал он со знанием дела, были члены племени белокожих индейцев, гуатусос, которые, как обезьяны, перемещались стаями по кронам деревьев, где обитали во время сезона дождей. Эти индейцы были обнаружены несколько веков назад одним американцем из Калифорнии, которого они взяли в плен, но, к великому счастью последнего, в него влюбилась дочь касика[9] и спасла его от неминуемой гибели. Путешественник обвенчался с ней, но, когда начались дожди и племя вступило в стадию своей обезьяньей жизни на верхушках деревьев, калифорниец не смог вынести этого. Он сбежал, покинув принцессу.

— Какие-то люди, занимающиеся контрабандой животных, увезли детей этих индейцев и по ошибке продали их как шимпанзе, — рассказал Макловио. — Покупатели ничего не заметили, пока «обезьянки» не начали человеческим голосом просить бананы… Представляешь, как мучила их совесть, — добавил он, содрогаясь от громкого смеха, резко прерывая повествование о судьбе принцессы.

— Не вижу ничего смешного, — пробормотал Моррис, поднимаясь и вытряхивая песок из своей металлической руки.