Кляпа - Алексей Небоходов

Он что—то говорил про рынок, про KPI, про необходимость адаптивных решений. Слова шли фоном, как голос диктора в аэропорту, где твой рейс уже улетел, а ты застрял в зоне турбулентного унижения.

Импульсы продолжались. Тело вело себя, как подопытный образец на стресс—тесте. Валентина уже не сидела – она цеплялась за стул. Колени дрожали, спина напряглась до звона. И всё, чего ей хотелось, – исчезнуть. Стереться. Раствориться в PowerPoint, стать стрелкой, исчезнуть среди синих блоков диаграммы и больше никогда не быть телом, в котором кто—то устроил электрошоу.

Где—то глубоко внутри, как злорадный конферансье, Кляпа откашлялась. Не громко, не вслух. Но достаточно, чтобы стало ясно: это – только начало.

Оргазмы разбивали Валентину один за другим, как волны шторма, налетающие на лодку без управления. Это были не плавные подъёмы – это были удары. Каждый накрывал с неожиданной стороны, каждый пробивал в новом месте, не давая ни отдышаться, ни собраться. Тело становилось ареной – не её волей, не по согласию, а по внутреннему уставу, составленному где—то в недрах подсознания и подписанному в полусне.

Её не вело, её трясло. Не просто дрожь, а волна внутри, как если бы кто—то надавливал на сердце и не отпускал. Оргазмы приходили не как награда, а как вторжение – с характером, с амбицией, с полным равнодушием к месту действия. И каждый новый был не продолжением, а новой серией, новой главой в том, что казалось бесконечным романом между её телом и чьей—то шуткой над ней.

Мышцы сводило не от боли, а от силы разрядки. Ноги под столом напряглись до каменного состояния, пальцы сцепились в замок на коленях, но даже это не помогало сдержать тепло, нарастающее снизу вверх, обволакивающее грудь, сдавливающее горло. Она пыталась дышать тихо, но получалось рывками. Щёки жгло. В ушах звенело. Всё происходящее внутри было настолько ярким, что внешнее переставало существовать.

Серия шла – как артиллерия. Первая – со вздохом. Вторая – с подрагиванием губ. Третья – с лёгким всхлипом, который сорвался сам по себе. За ней – четвёртая, чуть медленнее, как будто Кляпа наслаждалась тем, как она сопротивляется. Пятая – коварно тихая, почти ласковая, но от этого только страшнее. И шестая, седьмая, восьмая – уже не считались.

Валентина не кричала. Но и не молчала. Из груди вырывались звуки – не слова, не стоны, не вздохи. Это было что—то среднее между шумом волн и вздохом уставшего человека, у которого отняли контроль. Зал молчал, но в этом молчании слышалось всё. Кто—то перестал дышать. Кто—то смотрел в пол. Кто—то застыл с открытым ртом, не в силах моргнуть.

Она знала, что происходит. И знала, что не остановить.

Оргазмы били, как судороги света. Тело принимало каждый, не спрашивая разрешения, не давая выбора. И каждый оставлял внутри след – тёплый, пульсирующий, нескромный. Она сидела прямо, как могла, но вся дрожала. Взгляд был расплывчатым, дыхание тяжёлым, движения – как у человека, пережившего что—то гораздо большее, чем совещание.

Это не было позором. Это было свержением.

Валентина уже не слышала, что говорил руководитель. Звуки в комнате словно прошли через фильтр из ваты и флирта – всё глухо, пронзительно, будто где—то под потолком висела колонка, проигрывающая её собственную панику в формате «вибро—спектакля». Каждое слово, каждый вздох, каждая строчка таблицы на экране сопровождались новым, свежим, тщательно спланированным ударом – оргазм, другой, третий, четвёртый. В какой—то момент она перестала их считать.

Тело жило по собственному алгоритму: то напряжённое, как струна на пределе натяжения, то мягкое и покорное, будто приняло всё и всех. Она то выгибалась, как будто кресло внезапно стало слишком горячим, то обмякала, едва удерживаясь на краю стула. Руки поочерёдно находили опору в столешнице, в подлокотниках, в собственной юбке, сжимались в кулаки, расползались по коже и снова искали хоть какую—то точку контроля. Лицо предательски меняло выражения – от озадаченной серьезности до явного наслаждения, которое она никак не могла замаскировать под усталость или мигрень.

Кляпа наслаждалась. Молча. Или почти. Иногда пускала внутрь фразы вроде «режим “разминка” завершён», «переходим на “медленный накал”» или особенно издевательское: «этот с усачом точно думает, что ты медитируешь».

Каждый новый оргазм шёл не по плану, не по линии – как торнадо, которое танцует там, где ему вздумается. И каждый был другим: один вызывал дрожь, едва заметную, как у человека, которому задули в ухо. Второй – с волной тепла, накатившей от пяток к макушке. Третий – быстрый, хлёсткий, как пощёчина от невидимого любовника. Четвёртый затягивал дыхание. Пятый – выбивал голос. Шестой – просто выдернул сердце наружу и оставил биться на коленях.

В какой—то момент она стонала. Негромко, но отчётливо. Первый раз – почти случайно. Второй – уже в бессилии. Третий – будто тело начало петь само, не спрашивая, можно ли. Звук был тихим, но таким насыщенным, что самые внимательные из коллег перестали печатать. Кто—то замер с ложкой в чае. Кто—то глянул в окно. Кто—то глотнул кофе так резко, что подавился.

Руководитель замолчал на полуслове. Пауза, которая могла бы пройти незамеченной, если бы не одно «м—м», которое вырвалось у Валентины. Она вздрогнула. Лицо порозовело, затем пошло алыми пятнами по скулам. Но Кляпа в этот момент включила «вращение» – Валентина точно знала, что никакой другой термин не подойдёт. Её повело, бёдра сами чуть разошлись, спина выгнулась, глаза закатились, и она едва не соскользнула с кресла.

Коллега с соседнего стола зашевелился. Заметно. Посмотрел на неё, потом в блокнот, потом – снова на неё. Лицо было таким, как у человека, который не уверен, наблюдает ли он провал или акт современного перформанса, куда всех забыли пригласить.

Кто—то на другом конце стола потянулся к аптечке.

– У неё, кажется, приступ, – прошептал мужчина в свитере с оленями. – Надо валидол под язык.

– А может внутрь? – прошептала Валентина в ответ, и сама не поняла, сказала ли это вслух.

Чей—то голос произнёс: «Честно, у нас в бухгалтерии такого не было».

Кто—то уже достал телефон и тихо начал снимать. Без вспышки. Но с максимальной сосредоточенностью. Картинка, конечно, получалась неоднозначная: женщина в офисной блузке, глаза прикрыты, грудь поднимается, дыхание тяжёлое, рука слегка дрожит, губы приоткрыты, стон в горле. Но лицо… Лицо было не похотливым, не даже страдающим – оно было разгромленным.

Валентина почувствовала, как последняя волна прошла сквозь неё, как поезд без тормозов. Спина изогнулась, ступни впились в ковролин, кисти разжались, и она опустилась на спинку стула, как человек, который только что пережил