Кляпа - Алексей Небоходов

вступление к траурной речи на годовщине падения эффективности. Воздух в переговорке был плотным, как подливка в столовой, и почти таким же душным. Люди входили, садились, раскладывали бумаги и принимали выражения лиц, словно собирались подписывать мирный договор между отделом продаж и здравым смыслом. Валентина присела у стены, ближе к розетке – не потому, что хотела зарядить ноутбук, а потому что подсознательно искала способ сбежать в электросеть.

Стул скрипнул под ней с предательской откровенностью, как будто сообщил всем в комнате: «Вот, пришла та самая». Она съёжилась и прижалась спиной к стене, будто хотела войти в неё, стать элементом интерьера, встроенным шкафом с функцией «не спрашивать ничего и не отвечать никогда».

Перед ней на столе – пластиковая бутылка воды, такая же прозрачная, как её желание остаться незамеченной. Блокнот с каракулями, в которых можно было различить слово «смерть» рядом с «график отпусков», и ручка, лежащая так строго, будто прошла строевой смотр.

Первые слова начальника Валентина пропустила мимо ушей – не из неуважения, а из самосохранения. Каждый его вздох звучал как завуалированная угроза. Каждый оборот фразы – как юридическая ловушка. Особенно опасно было слово «инициатива». От него у неё начиналась экзистенциальная крапивница. Она старалась не дышать громко, не шевелиться, не смотреть на проектор, который включился с шумом, словно разбудили динозавра. На экране появился график, в котором зелёные линии пытались изобразить рост, а красные – падение. Получалось у всех одинаково безрадостно.

Кто—то зевнул справа. Кто—то чихнул слева. Кто—то, кажется, уже давно спал с открытыми глазами, держа в руках ручку, как меч в последнем бою. В зале разлилось то самое коллективное ощущение, когда все присутствующие мысленно где угодно, только не здесь: один – на даче, другой – в отпуске, третий – под столом с подушкой на голове. Только Валентина сидела, как королева минирования, сосредоточенно отслеживая каждый дюйм своего тела на предмет признаков одержимости.

В голове не стихала молитва: «Только не сейчас. Пожалуйста. Не на людях. Дай мне хотя бы дожить до конца PowerPoint». Рядом кто—то перелистывал отчёт. Бумага шуршала, как трава в джунглях перед нападением тигра. Внутри Валентины с каждым новым графиком что—то сжималось. Живот затаился. Брови были неподвижны. Только глаза шевелились – вверх, вниз, вбок, в поисках выхода.

Кляпа молчала. Подозрительно молчала. Это пугало больше всего. Потому что тишина в голове была не спасением, а накапливающимся эффектом бомбы замедленного действия. Валентина знала: стоит расслабиться – и всё начнётся.

– Ну что, коллеги, – заговорил начальник, – начнём с хорошего.

Зал вздохнул в унисон, как хор пессимистов. Валентина сидела с прямой спиной и лицом, на котором было написано: «Если вы не будете делать резких движений, я тоже не буду».

Смешные картинки на слайдах сменились на таблицы. Таблицы – на диаграммы. Диаграммы – на аббревиатуры, которые никто не расшифровывал, потому что все уже мысленно ели булочку с корицей в столовой. Кто—то послал сердечко в чат. Кто—то, не выдержав, полез в мессенджер. Но Валентина сидела, как экспонат музея страха: неподвижно, бледно и очень, очень внимательно.

– Собрания придумали садисты, – подумала она. – Чтобы люди мучились коллективно, не могли сбежать и обязательно слушали про KPI, словно от этого зависит, попадут они в рай или останутся в отделе логистики.

График на экране внезапно дёрнулся. Проектор моргнул. Кляпа молчала. Её не было. Или она затаилась.

Валентина сжала колени, будто могла ими удержать внутреннюю панику, и медленно, очень медленно взяла в руки бутылку с водой. Крышка хрустнула. Внутри кольнуло: а вдруг и это станет триггером? Вдруг вибрация начнётся не с голоса, а с крышки?

Она сделала глоток, как будто подписывала приговор.

Руководитель наконец добрался до «основной части». Его голос приобрёл торжественность библиотекаря, читающего отчёт о неделе чтения в морге. Слайды щёлкали со звуком удара лопатой по крышке гроба – ритмично, неумолимо, с лёгким налётом безысходности. Зеленоватые стрелки на графиках, как опавшие побеги надежды, ползли вниз и вбок, а цифры, набранные шрифтом из мира бесчувственных таблиц, создавали атмосферу полной, аккуратно задокументированной тоски.

Валентина даже немного расслабилась. Не потому, что стало легче, а потому что тело решило: хуже уже не будет. Она сделала вид, что делает пометки. Блокнот всё ещё лежал на столе, и в нём было достаточно белых страниц, чтобы спрятаться от реальности. Ручка оставляла неровные линии, похожие на ЭКГ страдающей личности, но этого никто не замечал. Все были заняты собственным умиранием под слайды.

Казалось, Кляпа ушла. Растворилась. Забыла. Или решила, что страдание само по себе – достойное наказание. Валентина даже позволила себе полувздох облегчения. Движение плеча, лёгкий наклон головы, ручка уверенно вычеркивает из списка «внутренние угрозы» текущий момент.

И тут – это началось.

Без сигнала, без фразы, без предупредительного «ну что, держись». Просто в один момент тело перестало принадлежать ей. Как будто внутри кто—то повернул рубильник. С треском, с гудением, с ярким светом во тьме внутренней архитектуры. Импульс, чёткий, острый, как удар локтем по нерву, прошёлся от основания позвоночника до макушки, разлетевшись миллионами иголок.

Пальцы, только что державшие ручку, дёрнулись. Она выпала и с глухим стуком покатилась под стол. Рука осталась в воздухе, как будто зависла в позе сомнения. Губы дрогнули, дыхание споткнулось, глаза начали моргать с такой скоростью, будто Валентина пыталась передать сигнал бедствия на международной конференции по беспомощности.

В голове не было слов. Только визг. Он не имел звука, но был как вибрация на внутренней частоте. Тело, утратив границы, стало то ли слишком чувствительным, то ли вообще перестало быть ей. Мышцы то напрягались, то обмякали, и в каждом движении чувствовалось: это не она. Это кто—то в ней. Кто—то, у кого явно нет ни приличия, ни такта, ни элементарного понимания, что совещание – не площадка для сенсорных экспериментов.

Валентина попыталась совладать с собой. Сжала бёдра. Поставила стопы параллельно. Закрыла глаза – на секунду, лишь бы не смотреть ни на кого. Лишь бы никто не увидел, что внутри неё включилась система, о существовании которой даже она не догадывалась. Всё сжалось. Всё дрожало. Даже уши казались замешанными в происходящем – настолько вибрации стали тотальными.

Она не издала ни звука. Пока. Только вдохи стали короткими, как у человека, который пытается дышать под водой. Лицо теряло форму: рот приоткрылся, брови взлетели, шея напряглась. Казалось, если бы кто—то сейчас резко подошёл и спросил «всё в порядке?», Валентина взорвалась бы конфетти из стыда.

В зале всё ещё звучал голос руководителя, как саундтрек к трагикомедии.