Переписка, 1911–1936 - Василий Васильевич Кандинский

Итак, не сердитесь на меня и напишите обещанное длинное письмо. Самый сердечный привет Вам и Вашей супруге от нас обоих,

Ваш Кандинский

42. Шёнберг — Кандинскому

19 августа 1912 г

Берлин

19.08.1912

Дорогой господин Кандинский, я был очень огорчен, узнав, что Вы больны и перенесли операцию. Что, собственно, произошло? Вы ни разу об этом не упоминали. Это что-то серьёзное? Но самое главное: здоровы ли Вы теперь и застрахованы ли от рецидива? Видимо, это аппендикс? Надеюсь, что так. Это, во всяком случае, не вызывает особых опасений.

Обо мне рассказывать особенно нечего. О том, что я должен был ехать в Вену на профессорское место, Вы знаете. И о том, что я отказался, тоже. Но не потому, что я так уж хотел «целиком посвятить себя композиции». К сожалению, до этого я ещё не дозрел. Но мне кажется неразумным, если, оставив Вену по очень серьёзным причинам, я вернусь в неё по причинам малосущественным. А иначе как малосущественным сделанное мне предложение не назовёшь. Да, это место предполагает пансион и надежный доход, в котором я, безусловно, нуждаюсь. Но круг моей деятельности был бы довольно ограниченным, поскольку вместе со мной приглашён Шрекер{52}и также должен приехать Новак{53}. — Я всё лето прожил в Карлсхагене на Балтийском море. Красота необыкновенная. И на сей раз без единой мысли, в безмятежном слабоумии. Посему не столько похорошел, как потолстел. Но кажется, мне это было необходимо. В последнее время я стал раздражителен и ослаб. — Я написал […]{54}. Возможно, по теме и содержанию («Лунный Пьеро» Жиро) это не самая насущная для меня вещь. Но по форме — да. Для меня, однако, она знаменательна как набросок другой работы, за которую я теперь готов приняться: «Серафита» Бальзака. Вы её знаете? Быть может, это самое прекрасное, что есть. Я хочу вывести это на сцену. Не совсем в театральном смысле, во всяком случае, по прежним меркам. И уж никак не в «драматическом». Скажу больше: это будет оратория для слуха и зрения. Философия, религия, постигаемые органами художественного восприятия. — Сейчас я работаю над «Счастливой рукой» и вперед почти не продвигаюсь. Этой вещи скоро три года, а она ещё не написана. Величайшая редкость для меня. Возможно, мне придётся снова её оставить, хотя я очень доволен тем, что уже получается{55}.

Премьера «Лунного Пьеро». В центре — Шёнберг и Альбертина Цеме. Берлин. 16 октября 1912

Хотел ещё нечто сказать о Ваших статьях в «Синем всаднике»{56}. Вот что: Ваша сценическая композиция чрезвычайно мне понравилась. Равно как предисловие к ней. С этим я полностью согласен. Но в каком отношении всё это относится к «конструкции»? Мне кажется, в прямо противоположном. Мне кажется, тот, кто конструирует, должен постоянно взвешивать и испытывать. Рассчитывать допустимую нагрузку, соотношение элементов и проч. Но «Жёлтый звук» — это же не конструкция, а просто воспроизведение внутреннего ви́дения. Тут ведь есть разница:

Внутренне усмотренное — это некое целое, которое пусть даже имеет составные части, но эти части связаны между собой и уже упорядочены.

А сконструированное — это отдельные части, стремящиеся имитировать целое. Но тут нет уверенности, что не упущены самые главные части и что связующей материей этих частей не является душа.

Я убеждён, что это лишь спор о словах, а в главном мы мыслим одинаково. И всё же: «конструкция» — это всего лишь слово, но такое, с которым я у Вас не согласен. Хотя такое слово только одно.

Но повторю: «Жёлтый звук» мне чрезвычайно нравится. Это совершенно то же самое, к чему я стремился в «Счастливой руке». Однако Вы зашли ещё дальше меня в отказе от любой сознательной мысли, от любой имитации жизни. Это, конечно, большое преимущество. Мы должны осознать, что окружены загадками, и иметь мужество смотреть им прямо в глаза, не спрашивая малодушно об «отгадке». Важно употребить свои творческие силы на воспроизведение этих загадок, которыми мы окружены. Чтобы наша душа пыталась — не отгадать, но расшифровать их. Что мы при этом приобретаем — это не разгадка, а новый метод шифрования и дешифровки. Метод, сам по себе не имеющий ценности, но дающий материал для создания новых загадок. Ибо загадки суть образ непостижимого. Образ несовершенный, т. е. человеческий. Но если только мы на них учимся считать непостижимое — возможным, мы тем самым приближаемся к Богу, поскольку уже не тщимся его понять. Потому что уже не прилагаем к нему мерки нашего разума, не критикуем его, не отрицаем, ибо не можем свести его к нашей человеческой неполноценности, которую принимаем за ясность.

Поэтому-то я так радуюсь золотому [= жёлтому] звуку и представляю себе, какое колоссальное воздействие он оказал бы на меня, будучи поставленным.

Хотелось бы знать, что Вы скажете по поводу моего Учения о гармонии. Вы его прочли? И потом — моя статья в «С. вс.». В нём есть кое-что очень близкое к высказанному Вами в предисловии к «Жёлтому звуку».

Надеюсь вскоре получить весточку от Вас. Что слышно у г-жи Мюнтер? Я ещё обязан ей ответом на её чудесное письмо. Отвечу скоро. Правда, в ближайшие дни я буду занят на репетициях Pierrot lunaire, которого представит г-жа Альбертина Цеме{57} в большой гастрольной поездке. И всё же я выкрою время для ответа. Пока же — самые сердечные пожелания вам обоим; моя жена присоединяется,

Ваш Арнольд Шёнберг

Что насчёт Вашего визита к нам в Берлин???

43. Мюнтер — Шёнбергу

20 августа 1912 г

Мурнау

20.08.1912

Дорогой господин Шёнберг!

Я собиралась Вам написать уже несколько недель, но как-то не доходили руки. Так вот, я хочу обратить Ваше внимание на книгу, которая, мне кажется, должна доставить Вам радость и удовольствие. И на её автора, несомненно, очень странного и необычного человека. Его зовут Фолькер, а книга — «Сидерическое рождение», издательство Karl Schnabel, Берлин, 1910{58}. Фолькер живёт в Николаусзее вблизи Берлина, Лукоффштрассе 33. Не хочу много рассказывать про эту книгу. Я пробираюсь через неё медленно и, к сожалению, с перерывами. Беру от неё лишь столько, сколько могу постичь. Понять её в целом я не могу, и особенно