Проклятая книга - Дарья Иволгина

Воцарилось молчание, которое прервал внезапный и резкий хохот Барбашина.

— Видать, вы его нарушили! — крикнул он и снова засмеялся.

Филипп посмотрел прямо в блестящие черные глаза человека, который разбил его войско, перебил его воинов и взял в плен его самого.

— Да, — сказал Филипп Бель просто и вместе с тем с большим достоинством, — мы неоднократно нарушали устав и всегда с огромными потерями для себя!

— Продолжай, — негромко попросил Курбский.

Филипп подчинился, как привык повиноваться старшим по званию, и Курбский сразу отметил это и даже кивнул, как бы отвечая собственным мыслям.

— День в орденском замке начинался с рассвета. Тогда служили Литургию, а потом собирались за скромной трапезой. Монашествующие рыцари постились почти круглый год, а мяса не употребляли вовсе — только хлеб, каша, овощи. Одежда и оружие рыцарей были единообразны. Все имущество рыцаря ограничивалось строгим уставным перечнем: пара рубашек, пара бриджей, две пары обуви, один плащ, одно одеяло, молитвенник и нож. Нам не разрешалось даже носить фамильный герб — только меч и красный крест на плаще. Охотились мы только на волка и медведя и обязательно без собак. Мы много молчали и постоянно молились. Мы молчали в трапезной и в своих комнатах, мы молчали на маршах и в бою…

И он замолчал, как будто вспомнив о последнем правиле, решил последовать ему.

И тут случилось нечто удивительное. Перегнувшись через стол, Андрей Курбский ласково взял за руку и обратился к нему совершенно по-дружески, как к давнему товарищу:

— Прошу вас, не смущайтесь и продолжайте.

Филипп встретился с ним глазами.

— Я знаю, что скоро умру, — сказал он спокойно, — и могу вас заверить, что не боюсь этого. Мне грустно — но это вполне обычная для человека слабость. Прошу меня извинить — я сейчас же продолжу рассказ…

Нам нужно было враждовать с миром земным ради мира небесного, но алчность — лучшая подруга всех пороков — заставила позднейших магистров ввести в устав одно послабление. Нам было разрешено вести торговлю в пользу своих родственников. А разве не сказано у святого Иеронима (которого вы, христиане греческого исповедания, называете блаженным): «Торговля заключает в себе нечто постыдное»? И это воистину так!

— Но ведь кто-то должен торговать? — тихо спросил Адашев.

— Ну… — Филипп пожал плечами. — Кто-то должен убирать навоз, но кто сказал, что это почтенное занятие?

— Эй! — вскрикнул Барбашин. — Навоз — очень почтенная вещь, когда нечем разжечь костер!

Филипп вздохнул. Трудно разговаривать с человеком иного устроения, нежели ты сам. И снова обратил свой рассказ к Андрею Курбскому.

— Когда усердие к истинной вере, добродетель и благочестие обитали в сердцах наших, тогда Господь помогал нам. Не боялись мы ни россиян, ни литовских князей-язычников. Вы слыхали о славной достопамятной битве с грозным Витовтом, в которой погибли шесть орденских магистров, один за другим избираемых для предводительства? Таковы были древние рыцари! Таковы были и те, с кем имел войну дед нынешнего царя московского Иоанн Великий и которые столь мужественно сражались с вашим славным воеводой Даниилом.

Русские вельможи слушали пленного ландмаршала внимательно, больше не перебивали. И Барбашин перестал смеяться. Как ребенок, он радовался длинному рассказу, время от времени тянул себя за черный ус и усмехался, а глаз с говорящего не сводил. Курбский же думал, казалось, о своем: пытался понять, что творится сейчас на душе у пленника и можно ли столь достойного человека со временем уговорить перейти на русскую службу. Адашев был печален и выглядел так, словно он не меньше Филиппа Беля нуждался в том, чтобы рассказ о давних подвигах и сражениях отвлек его от грустных, тяжелых мыслей.

— Был у нас славный рижский епископ Альберт, — продолжал Бель, увлекаясь воспоминанием, которое с годами сделалось для ордена священным, — и вот однажды посетил нашу землю легат святейшего папы Римского. Он оставил нам свои указания и уже собрался отплывать от рижских берегов. Корабль легата долго стоял у моря, дожидаясь милости ветра. И вдруг он увидел эзельцев, которые возвращались из Швеции с добычей и множеством пленных. Те эзельцы были тогда язычниками. Они всегда причиняли много подлостей и надругательств пленным женщинам — брали их в жены себе, по две, по три и больше, позволяя себе недозволенное. Когда господин легат узнал обо всех злодействах, совершенных этими язычниками в Швеции: о сожжении церквей, избиении священников, надругательстве над таинствами и тому подобных бедствиях, он долго горевал о пленных и молился Господу о возмездии злодеям. И господин легат предложил всем христианам принять знак святого креста во отпущение грехов, чтобы отомстить криводушным эзельцам. Тевтоны послушно приняли крест и нашили его на свою одежду в знак того, что выступают в военный поход ради защиты христианской веры.

Радовались рижане, встречая тевтонов-крестоносцев, радовались крещеные ливы, лэтты и эсты, собираясь нести имя Христово некрещеным эзельцам.

Когда прошли праздники Рождества и Крещения Господня, снег покрыл землю, а лед — воду, так что поверхность бездны замерзла, и воды стали крепки, как камень, и дороги сделались хорошими. Как только установилась дорога по морю, рижане, стремясь омовением крещения очистить племя эзельцев, живших на острове в море, назначили поход. Все сошлись к реке, именуемой Матерью Вод. Отпраздновав день Фабиана и Севастиана (20 января), собрались тевтоны и рижане, взяли продовольствие и оружие и послали за епископом Ливонским и магистром Волквином с братьями. Отслужив торжественную мессу, выступили по льду на Эзель. Войско было большое и сильное. Построившись отрядами, двигались они в порядке, каждый под своим знаменем, по льду моря — и верхом, и в санях. Шум этого войска, как пишут в хронике деяний епископа Альберта, был подобен сильному грому: бряцало оружие, сталкивались сани, кричали люди, падали и снова вставали кони. А лед был гладким, так как от дождей, пришедших с юга, был залит водой. С великим трудом перешли крестоносцы море и радостно добрались до берегов Эзеля.

На девятый день подошли они к замку Монэ. Боясь предстоящего сражения и стрельбы из баллист, язычники все скрылись в замке, а ночью послали к епископу и старейшинам войска людей с лживыми речами: они-де обещают принять веру Христову и мир с христианами. На самом деле язычники намеревались, когда христианское войско пойдет дальше, напасть на них с тыла. Епископ хотел согласиться на мир с замком Монэ; но рыцари, которые лучше знали эзельцев, были против. Опытные воины, они говорили так: «Эти люди не пожелают оставить свои злые обычаи! Они до сих пор жаждут крови христианской. Нет, они не заслуживают святого крещения. Полагаясь на прочность своего замка, они готовят предательский удар в спину.» И, поскольку эзельцы не хотели мира, мир ушел от них и пришло возмездие.

Тевтоны бросились на вал, надеясь взобраться в замок, но были отбиты и пострадали от камней и копий. Пришлось строить осадные машины и стали метать в замок камни. Соорудили также «свинью», а под ней вели подкоп, пока не дошли до середины вала. Тогда, отодвинув «свинью», поставили на ее место крепкую башню из бревен. На нее взошли тяжеловооруженные воины и начали обстреливать эзельцев копьями и стрелами. Наутро после праздника Сретения — чтобы самый день Сретения не осквернять кровопролитием — начался решительный штурм.

Зацепляя железными крючьями, стали по одному выламывать из укрепления крупнейшие бревна, и некоторая часть укрепления обрушилась. Обрадовалось войско христианское. Кричали и осажденные, обращаясь к своему «богу» Тарапите. Одни призывали священный лес, другие Иисуса. Во имя Господа храбро пошли на приступ, а осажденные яростно отбивались.

Знаете, как велика была тогда вера ливонцев? Положившись на Бога, один рыцарь первым взобрался на верхушку вала. Он был тотчас сбит множеством камней и копий. Но Господь хранил его невредимым среди неистовых врагов. И тогда этот рыцарь снова поднялся наверх и опять был сброшен. Так поднимался он несколько раз. Наконец этот тевтон, длинным мечом отразив копья язычников, залез на самый верх и оказался над головами врагов. Он поставил щит себе под ноги, чтобы закрыть ноги от копейщиков, и начал разить неприятеля сверху. И когда он повернул голову, то увидел, что рядом с ним стоит белоснежный Ангел с распростертыми крыльями, и эти крылья накрывали воина, точно плащ…

Затем подоспели остальные тевтоны — только один из них погиб, упав на копья эзельцев. Подъем на вал был очень труден, ибо гора была высока и вся обледенела, а каменная стена смерзлась, как льдина, и не во что было упереться ногой. И все же, одни по лестницам, другие — цепляясь за веревки, поднимались и поднимались! И тот первый воин, единственный из всех, видел, как Ангелы поддерживают штурмующих, как закрывают их крыльями от летящих стрел, как подставляют ладони под ступни воинов, чтобы те не упали с лестниц.