Фантомас и пустой гроб - Марсель Аллен

— Да.

— Ваш возраст?

— Тридцать два года.

— Домашний адрес?

— Я живу в том же здании, где находится хирургическая клиника, на улице Мадрид, в Пейи.

— Да, мне известно, что эта клиника пользуется высокой репутацией, равно как и хирург, ее возглавляющий…

Произнося эти слова, судья Перрон явно намеревался выразить хирургу свои добрые чувства. Дроп грустно улыбнулся:

— Надеюсь, сударь, что ваши слова справедливы и что мое заведение продолжает пользоваться уважением моих коллег…

Судья обратился теперь к мадам Дроп и задал ей те же вопросы, что и мужу. Но, чтобы не встречаться с ней глазами, он делал вид, будто погружен в чтение бумаги.

— Ваша девичья фамилия, — спросил он, — была?.. Амели… Амели…

— Амели Тавернье, — подсказала мадам Дроп. — Мои родители жили в Либурне.

Казалось, Себастьян Перрон вздрогнул. Но он овладел собой и задал следующий вопрос:

— Ваш возраст?

— Двадцать семь лет.

Закончив опрос, судья начал свою речь. Он говорил о важности брака, о том, что, вступая в него, супруги принимают на себя всю тяжесть взаимных обязательств и взаимной ответственности, что развод, хотя и освященный законом, является крайним средством, к которому следует прибегать только тогда, когда все другие возможности исчерпаны.

— Мадам Дроп, — продолжал он, — поскольку вы выступаете в качестве истца, уверены ли вы, что ваш муж совершил нечто такое, что вы не могли бы ому простить?

— Уже долгое время мой муж не оказывал мне никакого внимания. И вот недавно я узнала, что он мне изменяет… что у него любовница… Он, впрочем, и сам этого не отрицает… Это вполне достаточное основание для развода, что и предусмотрено законом…

Судья обратился к Полю Дропу:

— Признаете ли вы обвинения вашей жены? Действительно ли у вас есть любовница?

Доктор Дроп старался сохранить невозмутимое выражение лица.

— И да, и нет… — сказал он. — Я надеюсь, вы разрешите мне не вдаваться в подробности. Наши супружеские отношения с мадам Дроп прекратились по взаимному желанию. Действительно, за пределами семьи у меня есть привязанность, очень искренняя, серьезная, захватившая меня целиком… Но было бы неверно сказать, что у меня есть любовница…

— Сударь, — сказал судья, — вы выразились о вашей привязанности с большой силой чувства. Но вы не уточнили, кто является предметом вашей привязанности. Быть может, есть факты, которые вы не сочли возможным сообщить вашей жене, но могли бы сообщить мне как официальному лицу, чтобы я мог наиболее успешным образом способствовать вашему примирению?

Поль Дроп встал.

— Это бесполезно, — сухо проговорил он. — Я не могу ответить на ваш вопрос.

Судья не настаивал. Он спросил Дропа, как он себе представляет свою дальнейшую жизнь.

— Это будет зависеть от того, какую позицию займет моя жена, — ответил хирург. — Если она желает публичного развода и полного разрыва, я подчинюсь ее желанию. Если она захочет избежать огласки и согласится продолжать носить мое имя и сохранять видимость семейной жизни, я охотно пойду на такое решение… Я полагаю, что даже тогда, когда между мужем и женой прекращаются супружеские отношения, ничто не должно помешать им сохранять взаимное уважение и оставаться партнерами, в самом широком и благородном смысле этого слова…

Себастьян Перрон склонил голову в знак согласия:

— Я здесь нахожусь не для того, чтобы навязывать собственные оценки. Однако не могу не сказать, что ваша позиция представляется мне весьма разумной. И если бы я мог дать совет мадам Дроп…

В этот момент Амели решительно встала и откинула вуалетку. Судья Перрон запнулся, словно сраженный красотой ее бледного, тонкого и одухотворенного лица.

— И это вы, господин председатель суда, — проговорила она сильным и взволнованным голосом, — вы, лицо официальное, предлагаете мне пойти на подобный компромисс? Возможно, ваш профессиональный долг побуждает вас поступать таким образом. Но если вы действительно хотите во что бы то ни стало примирить меня с мужем, в вашем распоряжении есть иной, гораздо более весомый аргумент, а именно — интересы нашего сына… Ибо у нас с мужем есть сын… Вернее, был… К несчастью!

— Господин судья, — сказал Поль Дроп, — прошу вас прекратить этот неприятный разговор. Нам с женой больше нечего сказать друг другу…

Себастьян Перрон встал и проводил посетителей до дверей.

— Я очень сожалею, — сказал он, — что мне не удалось способствовать вашему примирению. Вашему иску, мадам, будет дан официальный ход.

Но едва он сел на свое место, как дверь его кабинета распахнулась, затем резко захлопнулась, и мадам Дроп, вся трепеща, бросилась ему в объятия.

— Ах Себастьян, Себастьян! — лепетала она, осыпая его лицо поцелуями. — Какая неожиданная, какая невероятная встреча! Здесь, в его присутствии… Как это случилось, что именно тебе выпала задача нашего примирения?.. Но ты должен был бы уступить свое место другому судье… Подумай, в каком положении я оказалась!

Судья Перрон с неменьшей страстью сжимал посетительницу в своих объятиях. Потом осторожно усадил ее в кресло.

— Амели… Амели! — повторял он, целуя ей руки. — Это чистая случайность, что в последний момент и совершенно неожиданно я вынужден был заняться делами по примирению. Я не имел возможности заранее ознакомиться…

— Я рада… Я всегда считала тебя безукоризненно тактичным человеком…

Себастьян Перрон старался скрыть от молодой женщины свое смущение. Встреча с ней словно перенесла его на семь лет в прошлое, когда Амели еще была для него «мадемуазель Тавернье». Он служил председателем суда в маленьком провинциальном городке Либурн, что в департаменте Дордонь. Молодой, красивый, прекрасно воспитанный, он занимал видное место в общественной и светской жизни. Тогда-то Себастьян и влюбился в одну молодую девушку, которая стала его возлюбленной. Это была не кто иная, как мадемуазель Тавернье. Молодые люди собирались пожениться, но на их пути возникло серьезное препятствие. Отец Амели был человеком непримиримых политических убеждений, заклятым противником республиканского строя. Он никогда не согласился бы иметь в качестве зятя чиновника, находящегося на службе Республике.

Быть может, время и помогло бы смягчить непримиримость господина Тавернье, но судьба судила иначе. Летом родители послали Амели на юг ухаживать за больной теткой. И в это же время Себастьян узнал, что по ходатайству влиятельного сенатора его переводят в Париж, членом коллегии суда департамента Сена.

Молодой юрист отправился в столицу, намереваясь вступить в должность, а затем вернуться в Либурн и завершить браком свои отношения с мадемуазель Тавернье. Но дела задержали его в Париже, а по прошествии двух месяцев он получил анонимное письмо, сообщавшее, что Амели беременна и что она решила покончить с собой. По почерку Себастьян понял, что письмо написано самой мадемуазель Тавернье.

Себастьян Перрон не колебался ни секунды. Будучи порядочным человеком, он готов был немедленно загладить браком свою вину. Взяв на работе отпуск, он срочно помчался в Либурн. Но Амели он там не застал, — ему сказали, что она отправилась путешествовать вместе с родителями. Терзаемый страхом, что его возлюбленная может в любой момент исполнить свое ужасное намерение, он сделал невозможное, чтобы напасть на след уехавшего семейства Тавернье и, проявив недюжинные способности детектива, разыскал их в Биаррице. И там его опасения сменились совсем другими чувствами…

Когда Себастьян после долгой разлуки увидел наконец Амели в нарядной толпе посетителей казино, он был немало поражен как цветущим видом девушки, так и тем, что она равнодушно прошла мимо него, сделав вид, будто она его не заметила. Себастьян ощутил болезненный укол ревности, увидев рядом с мадемуазель Тавернье красивого молодого человека с тонким, одухотворенным лицом, нежно державшего ее под руку.

В полной растерянности, пытаясь разобраться в своих чувствах и объяснить себе поведение Амели, Себастьян Перрон стоял в углу зала, когда к нему решительно подошла сама виновница его терзаний. На этот раз она была одна. Дерзко глядя в глаза своему возлюбленному, она сказала ему с вызывающим видом:

— Долго же вы медлили, мой дорогой, прежде чем соблаговолили увидеться со мной! Но я не стала вас дожидаться. Ухаживая за моей больной тетушкой, я познакомилась с очаровательным человеком, который в настоящее время является моим женихом, а через пятнадцать дней станет моим мужем. Если желаете, я вас ему представлю.

— Нет, благодарю, — сухо ответил судья Перрон и в тот же вечер отбыл поездом в Париж.

Он уезжал разгневанный и оскорбленный. Нельзя сказать, чтобы он испытывал такую уж великую страсть к своей возлюбленной. Однако, узнав, что ему предпочли другого, он был уязвлен в своем мужском достоинстве. Но еще больше волновал его вопрос о том, что будет с ребенком, которого Амели готовилась произвести на свет и который, вне всякого сомнения, был одной из причин столь поспешного брака. «Но это же мой ребенок, — думал судья Перрон, — я не хочу, чтобы его отцом считался кто-то другой, чтобы он носил чужую фамилию!»