Черный бульвар - Ярослав Петрашко

— Браво, Александэр! — насмешка исчезла с губ Яна, лицо его было холодным и бесстрастным. — У тебя превосходные ораторские данные. Ты прямо родился проповедником. Давай сделаем тебя основоположников какой-нибудь новой религии? Ты будешь витийствовать, а я — чудесно исцелять до тех пор, пока нам все это не осточертеет!

— Ты можешь издеваться надо мной сколько угодно. «Неправда, даже вырастая в могущество, все же никогда не перерастает в правду!»

— Не знал, что ты поклонник Рабиндраната Тагора. Но Индия — не твоя специальность. Впрочем, ты прав в одном: пустить себе в сердце пулю самородного серебра ты успеешь в любое время (после того, разумеется, как нам удастся ее получить). Так что возможность самой смерти у тебя никто не отбирает. И нечего огород городить. К тому же, ты пока еще не носферату, а хризолида, тебе еще представится возможность, пусть временная, ощутить все прелести столь желанной для тебе смерти. И когда ты воскреснешь, уже в качестве «полноценного» мертвого вампира, тогда и сделаешь свой окончательный выбор. А пока, извини, мы с тобой беседуем, как старый холостяк с юным женихом. С тою только особенностью, что не о женщине, а о смерти. Но взгляды на эту милую вдовушку, с которой я уже развелся, у нас, естественно, противоположные. Что-нибудь, кроме этого, еще беспокоит тебя из вечных проблем?

— Беспокоит. Проблема души, если для тебя это хоть что-нибудь значит.

Ян поднялся и подошел к окну. Некоторое время он задумчиво глядел на потоки воды, с грохотом обрушивающиеся на жестяной карниз, потом тихо спросил: «Так ты веришь в существование души и всего, что с этим связано?»

— Да. Иначе зачем бы мне спрашивать?

— Тогда тебе действительно худо, я сочувствую. Вера в бессмертие души для вампира — самый опасный предрассудок.

— Предрассудок?

— Разумеется, по крайней мере для вампира. Душа, искупление, праведность, греховность, паспортное воздаяние — это все нравственные рули утлого суденышка под названием «хомо сапиенс», и то до тех пор, пока оно прыгает по волнам моря «Земная жизнь» дальше… Ты даже не море, и не река Стикс, и вообще нет там никаких водяных аналогий… Я не журналист-потусторонник, в момент своей физической смерти никаких видений мне, увы, не представилось, из чего я заключаю, что там, за барьером, нет ничего такого, что хоть в какой-то форме можно было бы назвать загробной жизнью, как это понимается в традиционной мифологии. Возможно, что там начинается какая-то другая, неорганическая жизнь, о которой мы вообще не подозреваем… Впрочем, я не любитель фантастики, ни мифологической, ни научной, ни религиозной. Ничто в моей прежней, равно как и настоящей жизни не убедило меня в ошибочности моих атеистических взглядов.

— Да? А кто не отражается в зеркалах, превращается в летучую мышь, кота, кого отпугивает пентаграмма и чеснок? может, меня? Или вы, господин вампир-материалист, превращаетесь в нетопыря в строгом соответствии с еще неизученными аспектами теории молекулярного движения? Да ты не существуешь по железным законам самой махровой мистики!

Ян поморщился, будто «Кьянти» в его бокале вдруг превратился в грузинский портвейн азербайджанского разлива.

— Так это же мистика, а не религия… Кстати, к посещению церквей, часовен, монастырей, молитвенных домов и дацанов я отношусь одинаково индифферентно. От крестов, мощей, четок и прочего не шарахаюсь.

— И ты хочешь сказать, что ото доказывает, что нет ни души, ни Бога, ни потусторонней жизни?

— Ничего я не хочу сказать, кроме того, что сказано. — Ян притворно зевнул и уселся перед телевизором, давая понять, что полемика окончена. Саша почувствовал, что успокоился, и подумал: «А все-таки я в чем-то пробил его оборону. Это было бы здорово, если только мне от этого полегчает… Интересно, хоть что-нибудь из всего нашего бредового разговора имеет смысл?»

Глава пятая

«КРОВЬ У МОРЯ»

Курортное местечко Графское, по словам Яна, было если не самым роскошным поселком на побережье, то уж, во всяком случае, самым уютным и чистым, в том числе, и в экологическом отношении.

Здесь имелся прекрасный песчаный пляж длиной около трех километров, ограниченный с двух сторон далеко вдающимися в море скалами, развалины замка на горе, бывшее графское поместье, отчасти разрешенное и не восстановленное, отчасти оккупированное бывшим пионерским, а ныне — скаутским лагерем. Графско-пионерская усадьба отделялась от поселка территорией санатория, принадлежащего на паях Четвертому полицейскому округу Свободной Черноморской Экономической Зоны и Главному департаменту УЩ России. Однако, по причине затянувшейся перестройки лечебного и жилого корпусов, народу в этом году там было… немного. В скаутском лагере также не наблюдалось особого оживления по причине пересменки: вторая смена уже уехала, а третья еще не появилась, и по лагерю и пляжу шатались, невзирая на погоду и время суток, небольшие группки дуреющих от скуки подростков, в основном старшего возраста. Далее поселок карабкался в гору, постепенно редея, и, по-видимому, иссякнув силами, обрывался, не доходя до перевала. В глубь от моря начинались земли, занятые садами, огородами, орешниками и чайными плантациями бывшего совхоза им. XXXI областной партконференции, а ныне коллективного арендного предприятия «Графское — I». Единственной достопримечательностью природы, из-за которой Графское иногда подвергалось нашествию экскурсии и туристских групп, был мощный источник подземных вод необычайно голубого цвета, вырывавшийся на поверхность у подножия прибрежной горы (той, где находились развалины графского замка). Поток делал несколько прыжков по плоским каменным плитам, где молодежная часть отдыхающих любила подвергать свои обнаженные тела естественному гидромассажу, и, не дойдя до моря нескольких десятков метров, впадал в микролиман, отгороженный галечной дамбой и причудливо разбросанными бетонными «ежами».

Однако, сейчас «Графский каскад», как пышно именовался естественный водный аттракцион в туристских проспектах, а на молодежном жаргоне — «Графопад», был практически безлюден, по причине пасмурной погоды и слабой заселенности поселка в это время, а так же из-за международного рок-фестиваля в молодежном лагере бывшего ВЛКСМ, расположенном в нескольких километрах от Графского.

Однако это безлюдье совершенно не тяготило Сашу и Яна, приехавших накануне. Они остановились у одного из бывших пациентов Яна, который отвел в их распоряжение небольшой, но очень уютный коттеджик с видом на лагерь и развалины, а от оплаты категорически отказался, заявив, что они могут считать, что поселились у ближайшего родственника и имеют право здесь жить, пить, гулять, водить друзой и девок и вообще морально разлагаться столько времени, сколько им потребуется.

С утра они провели обследование местности, посетили развалины замка и, покувыркавшись на скользких плитах «графопада» в ледяных голубых струях, сбивающих с ног, улеглись на галечной дамбе, пользуясь столь благотворным для них обоих отсутствием прямого солнечного облучения. Похоже, отдых налаживался. Ян, вытянувшись на медном махровом полотенце с изображением змия с надписью «Присоединяйтесь к зеленому движению» на эстонское языке, подставлял красивую бледную спину рассеянному свету, лениво покуривал, поплевывал в щели между камушками и говорил:

— Ты напрасно думаешь, май диэр мьючиал френд, что я отношусь к своему положению с такой холодной рассудочностью, как тебе это представляется. Просто мои логические выкладки имеют целью стабилизировать твою чисто гуманитарную психику, измученную, к тому же, профессиональными заблуждениями, свойственными основной массе всех начинающих историков.

Саша, развлекающийся пусканием камушков «лягушкой», насмешливо посмотрел на Яна и спросил: «И в чем же они, эти заблуждения?»

Так же, как медик-первокурсник обнаруживает у себя симптомы всех изучаемых заболеваний, историк-выпускник считает, что он овладел, по крайней мере, в целом, пониманием законов и механизмов, движущих, извини за банальность, колесницу истории человечества вообще и отдельного индивида в частности. Причем это касается как бывшей марксистско-ленинской, так и любой другой естественно-исторической школы вообще. И не делай кислое лицо, ты не на дегустации цитрусовых.

Если хочешь знать — это особенность всей человеческой науки вообще. Мы получаем какую-то неполную, искаженную по небрежности или злонамеренности кучку фактов, пытаемся изучать их, пользуясь таким несовершенным инструментом, как наш мозг, включенный на какую-то сотую долю своей мощности; нас постоянно отрывает от этой кое-как проводимой работы политика, семья, заботы о хлебе насущном, крове и одежде, престарелые родителях, дурак-начальник сбивает своими благоглупостями, мы ставим какие-то непонятные нам самим опыты в негодных помещениях, в грязной посуде, с некачественными реактивами, получаем некий результат, совершенно ни из чего не вытекающий, потом притягиваем за уши свидетельства таких же добросовестно или недобросовестно заблуждающихся авторитетов, старательно высасываем из пальца теорию, замешиваем все это покруче на коптящем пламени очередного модного философского заблуждения, и, пожалуйте: готово научное решение проблемы. Что самое смешное, что мы в это искренне верили а самое страшное, что мы безоглядно пользуемся плодами всего этого! Никто не в состоянии толково объяснить, что такое электродвижущая сила или, скажем, гравитация, не говоря уже о космических или ядерных процессах; однако бомбы, электростанции, мало чем от них отличающиеся, и философские учения, зачастую не менее убийственные, чем бомбы, мы выпекаем исправно. Но зато когда я убиваю преступное и ничтожное существо, чтобы насытиться его кровью, ты смотришь на меня с нескрываемым ужасом и презрением. Однако Влад III Цепеш, который окружал свой замок рядами людей, посаженных на кол якобы в целях справедливого правосудия, а на самом деле — для возбуждения своего патологического аппетита, тобою воспринимается как обычное историческое лицо. Чем он хуже, скажем, государя Всея Руси Иоанна Васильевича или сверхсадиста Атиллы?