Ты + я - Надежда Нелидова

– Дочку как назовёшь? – крикнула врач, нагнувшись к невнятно шевельнувшимся губам женщины. Удивлённо обернулась к сестре:

– Сундук, говорит, что ли. Ни фига себе имечко. – Ещё раз, по слогам, раздельно повторила: – Дочку. Как. Назовёшь?

– Сундук… Сундук, – задыхалась женщина.

– Это у них обычай, я читала. Какое слово первое услышат – такое дают новорождённому, – невозмутимо и авторитетно пояснила молоденькая медсестра, подвигая каталку – везти родильницу в реанимацию. – От этого у ребёнка судьба зависит. И потом, может, на их языке сундук – какой-нибудь прекрасный цветок или звезды далёкой свет…

– Дикие какие люди, – с сомнением сказала врач. – А ребёнку всю жизнь жить.

В детской палате чмокала пухлым ротиком девочка-чернушка, наречённая матерью Сумруг – на языке её родины значило: жаркая, чувственная.

Лёвушка завтракал и смотрел утренние новости.

Завтрак готовился следующим образом. Лёвушка как-то всегда обнаруживал в холодильнике чёрствый, припахивающий пенициллином батон, резиновую корку сыра, колбасную попочку с поросячьим хвостиком – всё это рассматривал на предмет зелени и скупо срезал, если таковая отыскивалась. Зверски тряс бутылку с кетчупом и, как прилежная доярка, тщательно выдаивал из пакета последние капли майонеза. Через минуту микроволновка чудесным образом перевоплощала это сомнительное сооружение во вполне съедобный горячий бутерброд.

Банка с растворимым кофе и окаменевшая сахарница после ожесточённых, душераздирающих скребков ложкой, в очередной раз выдавали горстки ссохшихся крупинок. Залив их крутым кипятком, Лёвушка брал кружку с дымящимся кофе, тарелку с бутербродом и плюхался в продавленное кресло к телевизору, задрав ноги в сальных шлёпанцах на стол – блаженствовать. Он вздыхал, крутил головой, стучал кулаком по коленке – активно демонстрировал изумление и горькую иронию по поводу абсолютной профнепригодности коллег по цеху.

Собственно, новости лишь служили поводом для желчных Лёвушкиных комментариев. Из них явствовало, что коллеги бездари, а Лёвушка гений, а телестудия, видимо, объявляет конкурс на самых дебильных дебилов – и после строгого отбора зачисляет их в штат. Недавно Лёвушку с треском выгнали с телевидения за громкий провал авторской программы в прямом эфире.

Сегодня показывали рейд по торговым точкам города. Громадные румяные, увешанные оружием спецназовцы в бронежилетах топтались, позируя перед камерой на фоне продуктового ларька.

– Наряд явился по первому звонку! Только что была совершена контрольная закупка! Продана пачка сигарет лицу, не достигшему 18 лет! По новому закону, продавцу грозит штраф в сорок тысяч рублей!! – захлёбывался от ликования репортёр Димуля, Лёвушкин счастливый конкурент. Подражая столичным ведущим, он стоял на морозе с обнажённой головой, и велел оператору нацелиться так, чтобы была видна расстёгнутая австрийская дублёнка.

Димуля всегда был тупым оптимистом, и Лёвушка не отказал себе в удовольствии подытожить: «И-ди-от».

За добротно, тепло укутанными спецназовцами, оперативно и отважно обезвредившими опасную государственную преступницу, едва виднелась сама преступница. Похожая на затравленного зверка, она зябко куталась в жилетку и слабо, отрешённо, из вежливости улыбалась, видимо, плохо понимая, какая беда ей грозит.

Новостной блок завершал сюжет о торжественном, с высокими гостями из министерства культуры, открытии в центральном сквере памятника сосиске.

– Занимаются фуфлом, – возмущался Лёвушка, запихивая в рот остатки бутерброда. – Открывают памятники крокодилу, авоське, плавленому сырку, пельменю… Давно пора отлить из бронзы памятник забитой девчонке-продавцу, торгующей с ящиков фруктами: тощей, скуксившейся, с землистым личиком – вечной рабе Асланов, Гиви, Зурабов.

Кажется, осенью в криминальной хронике показывали ту же девчонку. Злостная рецидивистка вела торговлю в неположенном месте: продавала с грузовика яблоки (крупным планом – шмыгающий, красный от холода носик, задубевшие ручки-прутики крашеные, в потёках, сливовые глазёнки). Тогда вместо омоновцев топтался Роспотребнадзор: женщины с тяжёлыми лицами, в тяжёлых шубах.

Лёвушка превозмог гордость и позвонил Димуле. В процессе трёпа небрежно поинтересовался: что за ларёк зачищали омоновцы в утренних новостях, по какому адресу. Вскользь соврал:

– Мне тут любопытный проектик предлагают. Дашь камеру на вечерок?

Журналистская корочка (сто лет назад просроченная) у Лёвушки имелась. А похожая на огнемёт допотопная Димулина камера наперевес внушит доверие кому хочешь – не то, что запуганной продавщице. Черноволосая девчонка не шла из головы. А может, он даже в неё немножко влюбился.

– Ну, располагайся. Будь как дома, – Лёвушка суетился, в горле сохло от волнения. Точно, влюбился. Впервые в жизни порог его холостяцкого жилища переступала Женщина. Хотя чего там было женского – разве что вырезанные до висков длинные сливовые глаза да тяжёлые синие волосы, да смуглая кожа, полупрозрачная как у марсианки. Под ключицей, под нежной кожей голубые венки сплелись в паучка – этот паучок взволновал больше всего.

При встрече девчонка испуганно потащила из кармана паспорт – привыкла, что принимают за мигранта. Паспорт был российский, орлиный. Лёвушка из любопытства листнул страничку – и опупел.

– Умарова Сундук Умар кызы. Это ты – Сундук?

– Я. Но все зовут Соня, – торопливо и смущённо опустив глаза, будто извинилась девочка. Говорила она чисто, без акцента.

– Ну, Бог с этим, – Лёвушка страшно волновался, суетился. Со своей (то есть Димулиной) камерой и журналистской корочкой он возник в жизни девушки Сундук, как ангел-хранитель. Рассерженный хозяин ларька взял на себя выплату штрафа, но выгнал её с работы, не заплатив за полгода. И потребовал очистить полуподвальную комнатку, которую Соня-Сундук снимала с девятью девушками.

Лёвушка уступил гостье свою койку, сам спал в кухне. Всю ночь вертелся, глаза в темноте горели, разве что не чертили на потолке конусы света, как прожекторы. Наутро отправился искать для неё приличную работу: чтобы с трудовой книжкой, соцпакетом. Соню взяли мерчендайзером в соседний гипермаркет, потом обещали поставить на кассу.

Когда Лёвушка, побагровев от волнения, в тесном коридоре примерился чмокнуть паучка под ключицей, Соня сильно толкнула его и бросилась в комнату. Через минуту стояла у двери с опущенной головой, одетая, с собранной сумкой.

До половины второго ночи Лёвушка горячо убеждал Соню, что не думал ничего такого, в мыслях не имел – и даже вставал на колени. Соня осталась, но спала, не снимая куртки, с не разобранной сумкой в ногах. Лёвушка перенёс вторую бессонную ночь и к утру твёрдо решил: он женится на Соне! О чём и сообщил за завтраком. Девушка качала головой и смеялась, мило прикрывая ладошкой плотно нанизанные перламутровые зубки-бусинки.

Она работала два дня через два. В выходные отнесли заявление в загс – при Сонином условии, что до регистрации не будет никаких поползновений со стороны жениха. На обратной дороге Лёвушка (стрельнул у Димули до гонорара) купил жиденькие золотые кольца, причём на Сонин тонкий пальчик едва нашёлся пятнадцатый размер. Всю дорогу она недоверчиво любовалась кольцом.

Рассказывать о своей коротенькой жизни Соне было, в сущности, нечего. Тогда ещё не было моды на экзотических ребятишек, и Соня в доме малютки оставалась не востребованной до трёх лет. Потом над ней оформила опекунство бездетная пара пожилых обрусевших выходцев из Средней Азии. Когда опекун дядя Умар заболел, девочку вернули в детский дом.

В восемнадцать лет Соне, как круглой сироте и первоочереднице, вручили ключ от однокомнатной квартиры. Приезжало телевидение, мэр энергично тряс руку смущающейся Сони. Перерезали ленточку, впускали кошку, директор детского дома по-матерински утирала слёзы. Она потом не раз навестила воспитанницу, принося подписывать бумаги на квартиру.

Соня не успела глазом моргнуть, как очутилась на улице. От детдомовской няньки узнала, что в её квартире живёт директорская дочка. И Соне даже не стоит рыпаться, потому что у директора схвачено в отделе распределения жилья и в регистрационной палате.

Будущие молодые зажили просто замечательно. Соня с сияющим лицом, как за самую радостную работу, взялась скоблить и мыть заросшую Лёвушкину квартиру – и неожиданно запела слабым, нежным голоском. Её голос звенел, как позванивающие чистые, прозрачные оконные стёкла, как перекатывающая камешки далёкая искристая речка.

В доме завелись небольшие, но стабильные деньги. Потихоньку наполнился холодильник – гипермаркет премировал своих работников просроченными продуктами. Расплатились с Димулей и даже набросали скромный список гостей для крохотной свадебной вечеринки.