Охотник за головами (ЛП) - Каррэн Тим

Он посмотрел на меня, и его глаза прожгли меня насквозь, как кислота.

— Я слышал только об одном способе, — сказал он. — Нужно отрубить ему голову.

13

Следующие несколько недель я не задерживался на одном месте.

Я обнаружил, что если провести где-то больше пары ночей, начинаешь слышать, как оно подбирается ближе в мёртвой ночной тишине. И я знал, чем именно оно занимается — выслеживает меня, ищет, принюхивается каждую ночь, пытаясь напасть на след. Когда солнце садилось, эта тварь поднималась, как чёрный ядовитый пар, из канализации, канав и тёмных углов, крадучись выискивала меня.

Поэтому я и перемещался с места на место. Из страны не уехал. Может, и стоило, но не смог — не отпускало чувство, что нужно что-то сделать, что я привязан к этому месту и, Господи помоги, просто не мог уехать. Потом один из моих информаторов поделился сведениями. Оказалось, что MACV — Командование по оказанию военной помощи Вьетнаму — всерьёз обеспокоено тем, что находят обезглавленные трупы солдат. Информатор сказал, что точных цифр у него нет, но за последний год — больше дюжины бойцов. В MACV решили, что это какая-то отмороженная, садистская группировка вьетконговцев или северян, а может, даже наёмники или бандиты. В любом случае, им это пришлось не по душе, и они собирались что-то предпринять.

Когда я узнал, что к делу подключилась Первая воздушно-кавалерийская дивизия, я понял, что должен в этом участвовать.

14

Когда видишь чёрно-жёлтую нашивку воздушной кавалерии, знаешь — грядёт серьёзное дело. Знаешь, что готовится крупная операция. Эти ребята были хороши, возможно, лучшее пехотное подразделение во Вьетнаме. Когда они появлялись на сцене, счёт трупов взлетал до небес, а северовьетнамской армии приходилось несладко. Эти парни не раз выручали морпехов, и когда ты был с ними, ты понимал, что видишь элитный отряд настоящих пожирателей свинца. В отличие от морпехов, бессмысленно терявших людей, у Кавалерии было толковое, нестандартно мыслящее командование, и они обычно выполняли задачу без лишних потерь. Пока морпехи бросались на врага, пытаясь утопить его в собственных телах, Кавалерия хватала его прямо за горло.

Человек, которого я искал, был полковником воздушной кавалерии по имени Фрэнк Талливер. Старой закалки служака, но с тем безумным, нестандартным мышлением, на котором держалась вся воздушная кавалерия. Высокий, худой, с жёсткими седыми волосами, любитель крепкого словца, с лицом, будто высеченным из кремня. Взглянешь на него — и сразу ясно: перед тобой солдат.

Он и не мог быть никем другим.

Я нашёл его на заброшенном футбольном поле в Сайгоне. Кавалерия провела крупную операцию на севере, и Талливер, верный себе, притащил сотни трупов северян для фотографирования и изучения. Помните капитана Моралеса из 101-й воздушно-десантной, с которым я познакомил вас в тот серый, сырой (и зловещий) день в Бай Локе? Так вот, Моралес любил возиться с трупами, но по сравнению с Талливером он был дилетантом. Талливер набивал счёт убитых ещё со Второй мировой. Только рак и сердечные приступы забирали больше жизней, чем Фрэнк Талливер.

Он знал толк в мертвецах. Они были ему по нраву.

Поэтому его парни прозвали его «Жнец», но никогда не говорили это в лицо, похожее на надгробную плиту. К нему обращались «сэр», иначе медикам пришлось бы вытаскивать его ботинки из твоей задницы.

Возле стадиона толпились кавалеристы, и вид у большинства был не слишком довольный. Я их не винил — трупный запах чувствовался за квартал, а здесь, у поля, чёрт возьми, воняло как в холодильнике с протухшим мясом. Кавалеристы организовали что-то вроде оборонительного периметра вокруг стадиона, и сразу двое остановили меня:

— Ты кто такой, мать твою, и какого хрена тебе надо?

— Мне нужно к старику, — сказал я, а они только переглянулись и покачали головами, словно сама эта мысль была редкостной глупостью. Начали до меня докапываться — два здоровенных десантника в хрустящей зелёной форме, с М-16 наперевес и примкнутыми штыками. Они как раз спорили о том, насколько глубоко им позволено по уставу загнать штык мне в задницу, когда я показал им ламинированное удостоверение MACV, подтверждающее, что я из вьетнамского пресс-корпуса.

Это в корне изменило их отношение — Талливер был помешан на прессе. Он и в сортир не мог сходить без двух фотографов и офицера по связям с общественностью, сидящих рядом. Считал, что груда трупов — лучший повод для фотосессии.

Чернокожий сержант-ветеран отогнал пехотинцев. Его звали Дэнни Браун, из Чикаго. Я его хорошо знал.

— Какого хера тебе тут надо, Мак? — спросил он. — Это не твоя тема, мать твою. Ты не из тех, кто снимает мёртвых узкоглазых. Оставь это падальщикам, эти тупые уроды ни на что другое не годятся.

Я прикурил сигарету.

— Я не на трупы смотреть пришёл, мне нужен Жнец.

Он покачал головой и отвёл меня в сторону.

— Нет, чувак, тебе не надо туда. Этот сукин сын совсем поехал на этот раз. Блядь, ты же знаешь, как он повёрнут на трупах, на этой грёбаной войне на истощение и всей этой херне? Так вот, всё стало ещё хуже. Мы были в Кам Ло, надрали жопу лучшим бойцам Хо — накрыли батальон северян в долине и вбили последний гвоздь в крышку гроба этих сук. И Жнец так возбудился от всех этих трупов. И этот чокнутый... ебанутый мудак, блядь, приказал нам упаковать их и вывезти на вертушках. Примерно шестьсот дохлых вьетов. Маленькие вертушки не могли столько поднять, мотались туда-сюда, так Жнец вызвал морпехов, чтоб прислали громадный «Чинук». Когда эта летающая хреновина шлёпнулась с неба, я думал, эти морпехи обосрутся, увидев, что мы тащим по рампе.

Это было безумие. Просто ещё одна ремарка в безумной войне, которую вели безумные люди с безумными идеями о том, как её вести. Гнилостный смрад висел в воздухе как туман. Я чувствовал, как он оседает на мне влажной, разлагающейся плёнкой.

— Всё катится к ёбаным чертям, эта вьетнамская хрень, — сказал Дэнни. — Я уже на коротком, братан. Месяц — и я сваливаю. Назад в Чикаго. На хрен всё это. Я подписывался в воздушную кавалерию, а не в грёбаную похоронку. Херня. Херня. Ебучая херня. Вот что я скажу.

Он стал рассказывать, насколько всё это за гранью. Как два дня назад, когда привезли трупы, Талливер заставил кавалеристов развернуть их и разложить аккуратными рядами по размеру. Всё это время он прыгал вокруг, насвистывая мелодии из мюзиклов вроде «Хелло, Долли» и «Оклахома!» и похлопывая себя стеком по ноге. Потом передумал. Офицеров — отдельно. Сержантов сюда, рядовых туда. Неполные трупы сложить во-он там, это их место, но если видите часть офицера, его задницу переложить, сержантов тоже. Чего встал, солдат, твою мать, давай рассортируем эту холодную нарезку!

— Некоторые мои парни теряли сознание и блевали от этой вони, так Жнец начал раздавать противогазы — знаешь, Мак? Как те маски из окопов Первой мировой? — Дэнни покачал головой, и я почти слышал, как что-то гремит у него внутри. — Вчера ночью пошёл сменить пару своих бойцов на посту. Стою там, темень, только внутри стадиона, где трупы, светло — Жнец устроил там, блядь, рождественскую иллюминацию. И тут слышу эти звуки, понимаешь? Поп, поп, поп. Думаю: какого хрена? А один салага из Алабамы, деревенщина, ржёт и говорит: это трупы, сержант, когда они газами наполняются и раздуваются, пуговицы с формы отлетают. Смотри, говорит, ржёт как грёбаный Боб Хоуп на своих выступлениях, смотри не поймай пуговицу в глаз, эти вьетконговские пуговицы твёрдые как камень. Этому сраному пацану только девятнадцать, Мак, а он ржёт как припадочный. Ну скажи, разве это нормально? У нас тут хорошие солдаты, а грёбаный Жнец, чокнутый ублюдок, превращает их в ебучих упырей! Срань господня!

— Полный пиздец, — сказал я, и это была чистая правда. Вьетнам был войной, которая, похоже, поощряла индивидуальность — то, чего обычно не встретишь в армии. Но во Вьетнаме это процветало, доходя до крайностей.

Дэнни отхлебнул виски из фляжки на поясе.