Четвёртый Харитон - Михаил Никандрович Фарутин

семена отборные, механизаторы один к одному — гвардейцы. Ребята на поле, что муравьи, земле кланяются. Постигают науку пахаря. Наука эта трудная, сложная. Знает председатель, что никакая академия не сделает из человека пахаря, коли с малых лет земле мало кланялся. Радостно на душе у Харитона Харитоновича.

И как-то помимо своей воли — не хотел: ещё обида сердце не оставила, — глянул в сторону Овсяной полянки. Глянул и остановился. Видит: по пахоте полянки человек на коленках ползает.

«Кто бы это и зачем?» — подумал председатель, повернул и зашагал к полосе.

— А, Митрич, — ещё не доходя до полосы, узнал председатель Ковчу, — добрый день!

— Добрый день, — подымаясь с колен, ответил старик, — как ты сказывал, полянку вспахали ночью, так вот гляжу, всё ли тут как надо сделано.

— Ну и как?

— Хороший пахарь был, будь он неладен, ни одного зёрнышка поверху нет, да и землю, что пух, разделал. Овсище, скажу тебе, Харитон Харитонович, в этом году будет — редкость. Примета такая есть.

— Какая примета?

— Примета-то? Да очень простая. Эту примету каждый пахарь должен знать. Берёза в эту весну больно много соку даёт. А коли много соку — сей овёс, без хлеба не будешь. Вот какая примета. А с таким овсом, что здесь вымахнет, смело в Москву на выставку ступай.

— Какая выставка, Митрич, коли мы пахаря даже не знаем.

— Нашёл о чём тужить. Пахарь объявится. Ты, Харитон Харитонович, близко это к сердцу не принимай. Пошутили ребята, ну и всё. Наш народ до шуток горазд, сам знаешь. На шутку и ты шуткой. Дело-то и наладится.

— Спасибо, Митрич, на добром слове, — загадочно улыбнулся председатель. — Да шутка-то вроде бы великовата.

— В большом деле малая шутка, что иголка в стогу сена, — засмеялся старик.

Глава девятая

I

Вязкое торфяное болото, залитое весенней водой, стало непроходимым для человека, даже для богатыря-великана. В этом убедились следопыты, переправляясь на плоту. Колья, которыми они толкали плот, местами не доставали дна. И, решив, что воз переправлен через болото только на плоту, ребята надеялись найти этот плот, и не только плот, а и пахарей, как они думали, беспечно спящих у костра или в шалаше. А ведь богатыри после богатырской работы и спят богатырским сном — беспробудно по двое, по трое суток.

Размечтались.

Каждый по-своему.

Край болота трудный, зарос кустами, деревьями. Идти тяжело. Где в торфяную кашу, где в воду по колени и глубже, а плота никакого в помине нет.

— Тихо! — шепчет Тонкослух.

Остановились. Глазами спрашивают приятеля.

— За поворотом голоса.

Насторожились. Замерли. Прислушались. Тишина.

Опять глазами Тонкослуха спрашивают.

— И визг какой-то, и хрюканье.

След в след на сухое место вышли. По-пластунски меж сосенок на пригорок выползли.

Глянули. Ахнуть бы, да дыхание спёрло. Холодок по спинам взад-вперёд заходил под ватниками. То в жар, то в холод от страха.

На мысу, что жёлтым клином в болото врезался, медведица медвежатам баню устроила. Схватит зубами медвежонка за шиворот и ну полоскать в воде, как бабы бельё полощут. А медвежонок визжит, хрюкает, зубы скалит, брыкается. Одного помоет, другого схватит. Потом третьего. Их трое было. Лохматые, серо-грязного цвета, косолапые. Вырвется какой из зубов матери и ну кататься и кувыркаться в жёлтой прошлогодней траве да лапами скрести себе живот, бока, шею. А потом бегать придётся — греется. А медведица изловчится, хвать за шиворот — и опять полоскать…

Вымыв медвежат, медведица тоже мыться начала. Забрела в воду по брюхо и ну обливаться да полоскаться. Когтищами шею чешет, грудь. Даже с головой окунается. Кряхтит, ворчит от удовольствия. Медвежата друг за дружкой бегают, грызутся, кувыркаются.

Харитон Четвёртый рюкзак освободил, поближе к медвежатам пополз. Рискованное дело задумал Харитоша. Чем-то кончится…

— Назад ползите, — передал следопытам, а сам ещё ближе к медвежатам.

Спроси, и сам толком не расскажет, как это случилось, но накрыл рюкзаком Харитоша одного медвежонка и рюкзак шнурком затянул. И ползком от сосны к сосне — подальше от греха. Ноша не тяжёлая, но опасная.

Медведица купается. Кряхтит от удовольствия — беды не чует. А спохватится, горе вам, следопыты-несмышлёныши!

Медведица бегает быстро. Иноходью и то любого человека настигнет, галопом — и говорить нечего. Силища в ней медвежья, храбрость звериная, особенно когда за дитё родное заступиться надо.

II

— Федя! Гляди!

— Коля! Слушай!

— Андрей! След губи!

— За мной! Не отставать! К переправе, сколько духу есть! — на бегу отдавал приказания Четвёртый Харитон.

Сквозь сосны — бегом.

Через валежник — кувырком.

Через бурелом где ползком, где поверху — дали дёру ребята.

Впереди Харитон, за ним Коля, потом Федя. Сзади Андрей — след губит. В правой руке у Андрея бычий рог, наполненный нюхательным табаком, сдобренным мятными каплями. Из рога зеленоватой струёй табак сыплется и облачком пыли на следы ложится. Где густо, где пусто…

Нюхательный табак с мятными каплями любой след губит. Какое бы чутьё у зверя ни было — стоит ему нюхнуть этого снадобья, и пропало чутьё на сутки, а то и дольше. Что бы ни нюхал зверь — всё табаком пахнет.