Время не ждёт - Ваграм Апресян

Готовые листовки забирали с собой «бедные студенты:». Они прятали их под одеждой по нескольку десятков экземпляров, уезжали в Петербург и разбредались по «своим» заводам. Игнатьев тоже возил листовки в город. Через Лодыгина он связался с одним рабочим Путиловского завода. Несколько раз ему самому удалось побывать на заводе. Называя себя студентом машиностроительного факультета, Игнатьев жадно смотрел, как работают большие станки. Из-за чрезмерного любопытства в первое свое посещение он чуть не наскочил на неприятность. Молодой рабочий обрабатывал на токарном станке толстый стальной вал. Его резец легко снимал широкую стружку. Игнатьев был поражен податливостью стали, а с другой стороны, — стойкостью той же стали — резца. Но вот токарь перевел приводной ремень на холостой ход, снял резец и начал затачивать его на бешено вращающемся наждачном круге. Визжал точильный станок, летели снопы искр, вызывая множество вопросов: как часто приходится натачивать инструменты? Насколько быстро можно резать сталь? А железо? А медь? Тем временем к наждачному кругу подходили другие рабочие с затупившимися резцами, сверлами, зубилами. Игнатьев подошел к первому токарю, который уже устанавливал в супорте заостренный резец, и задал один-два вопроса. Токарь ответил и в свою очередь спросил у Игнатьева:

— Интересно вам? Глядеть со стороны-то, конечно, как в цирке, занятно, господин студент. А как повытягивагот жилы с утра до ночи, тогда и глядеть расхочется... А в кузнице были? Нет? То-то, там куда занятней, чертям и тем, поди, тошно станет.

Игнатьев слушал рабочего, а сам, не отрываясь, смотрел на него. Его заинтересовало одно обстоятельство: на висках токаря от рождения или в результате болезни совершенно отсутствовала растительность, в то время как голова была покрыта шапкой густых светлых волос. Токарь поймал на себе пытливый взгляд студента, недовольно нахмурился. Игнатьев простодушно улыбнулся и, чтобы сгладить неприятное впечатление и сделать шаг к сближению, спросил его имя и отчество.

— А зачем это вам, идите лучше своей дорогой, господин студент, — ответил токарь, сверкнув недоброжелательно глазами.

— Я ведь не сделал вам ничего дурного, неправда ли? — спокойно спросил Игнатьев.

— Дурного не сделали, и добра вашего мне не нужно. Идите своей дорогой! — повторил необщительный токарь.

И студенту пришлось уйти ни с чем. Он досадовал на себя и не понимал, почему токарь проявил к нему такую враждебность. Узнав, где размещается кузница, он направился туда. Оглушительным грохотом встретил его жаркий цех. Огромные паровые молоты с невероятной силой били по раскаленным слиткам стали, расплющивая их и сотрясая землю тысячепудовыми ударами. Яркие огненные брызги разлетались во все стороны, очерчивая мгновенными отсветами суровые взмокшие лица бородатых «вулканов». Черные, жилистые, сосредоточенно-сумрачные кузнецы время от времени переворачивали клещами считок, выкрикивая иногда что-то односложное и им только одним понятное.

Бушевали горны и печи, в воздухе вздрагивало марево сизоватой дымки из пыли и какой-то смеси, в горле щипало от кислых угарных газов. Сумрачное зрелище, казавшееся вначале беспорядочным и хаотичным, под конец приобрело в глазах Игнатьева хорошо осмысленную трудовую организованность. В горячем дыхании и страшных ударах железных чудовищ, в голосах и движениях кузнецов была четкая взаимная связь, безукоризненный ритм, перерастающий в музыку грозной силы.

Игнатьев любил силу во всем: в природе, в машинах, в людях. С помощью Лодыгина, Виктора, марксистского кружка студентов, наконец, личных наблюдений он научился видеть в рабочих большую, решающую судьбы истории, общественную силу. И ему было радостно сознавать, что и он, печатая листовки, помогает внести политическую сознательность в процесс организации и сплочения рабочих. А кузнецы, не подозревая об этом, неприязненно косились на него, одетого в новый студенческий мундир.

В начале своей новой жизни подпольщика Игнатьев испытывал среди рабочих чувство неловкости. Они были другие люди, отличные от него, простые и бедные. Они шли к революции, как ему казалось, всей своей душой и сердцем, а он шел к ней, побуждаемый отвлеченными соображениями разума; они постигали истину о необходимости свержения существующего строя своим хребтом и голодным желудком, а он, Игнатьев, постигал ее с помощью книг и умозрительных заключений. И думалось ему, что эта разница между ним и рабочими никогда не сгладится.

Это было заблуждением. Шла русско-японская война. Будни партийной работы сблизили подпольщиков между собой. Особенно крепко подружился Игнатьев с одним путиловским рабочим «Василием Ивановичем» — неутомимым, энергичным и неунывающим. С ним его свел Лодыгин и дал им много работы, связанной с печатанием и распространением листовок. Работа эта захватила «Григория Ивановича» с головой, но иногда он начинал испытывать потребность встретиться с друзьями по гимназии, провести с ними день-другой в невинных развлечениях.

У самого берега моря сидят в лодке со спущенным парусом приятели Наумовых Андреев, Щербаков и двое незнакомых Игнатьеву. День стоял теплый, погожий и хотя на небе начинали сгущаться облака и на море появилась легкая рябь, но это их нисколько не смущало.

— Отсюда до фарватера против Петергофа — семь верст. Кто доплывет? — спрашивает хозяин лодки Андреев.

Александр и Володя, не раздумывая, соглашаются, готовые испробовать свои силы. Они уже разделись и ждут команды, стоя в одних трусах. Володя почти на голову выше друга. Это красавец с большими синими глазами, высоким лбом, правильными чертами лица и русой бородкой. На атлетическом теле его отчетливо выделяются крепкие узлы мускулов. Утром Володя одной рукой выжал три с половиной пуда, а у Александра еле хватило силы вытянуть эту тяжесть двумя руками, и то рывком.

По команде Андреева оба бултыхаются в море и, вспенив мутноватую воду, плывут, не спеша, брассом. Рядом тихо скользит лодка, подгоняемая веслами. Ее начинает слегка покачивать.

Вскоре поднимаются большие волны и с нарастающим шумом рвутся к берегу. Плыть становится труднее. Однако пройдено уже четыре версты. Александр чувствует, как руки и ноги постепенно тяжелеют, наливаются свинцом. Он крепится, напрягает всю свою волю. Но силы его иссякают, и в начале пятой версты Игнатьев дает лодке знак приблизиться. Он в изнеможении влезает в нее, признав себя побежденным. Володя же, перевернувшись на спину, смеется, показывая свои ровные белые зубы, потом ловко переворачивается. Разрывая сильной грудью волны, он плывет быстрее, чем прежде, щурясь от брызг и улыбаясь.

— Видели, что он вытворяет? — говорит Щербаков Шуре, налегая на весла. — Оказывается, он пожалел тебя, братец, скромничал. Смотри, как он нажимает, за ним и на лодке не угонишься.

— Да, да, ты подумай, — удивленно качает головой Александр...

Под рукоплескание четырех сопровождающих и побежденного соперника Володя доплывает до фарватера, Здесь он взбирается в лодку и торжественно командует:

— Поднять парус!

Ветер начинает гнать посудину к берегу.

Все наперебой хвалят Наумова. По волнам — семь верст! Друзья не видели Володю несколько лет и не подозревали за ним таких способностей. Он жил где-то в глухом сибирском селе у старшего брата, дружил с политическими ссыльными, писал стихи. Известно было еще, что Володя влюбился в красавицу сельскую учительницу, которая отвергла его любовь и вышла замуж за местного попа, пьяницу. Володя потерял веру в людей, проклял свою судьбу, разразился несколькими стихотворениями и вернулся в Петербург. Здесь он затосковал еще больше, хотел отравиться, но брат его, Николай, во-время подоспел и отнял у него яд, а Игнатьев целую ночь вел с ним душеспасительную беседу. Вот все, что знали о Володе.

Друзья весело переговаривались, не обращая внимания на погоду. Между тем небо и море с каждой минутой все больше мрачнели, напоминая пловцам, что пора торопиться. Ветер туго надувал парус, накренив его вправо и стремительно неся вперед лодку. Вдруг налетела зловещая черная туча, поднялся страшный шквал, и не успели пловцы спустить парус, как лодку перевернуло. Раздались крики. Пловцы забарахтались в море, отчаянно работая руками и стараясь дотянуться до опрокинутой лодки. Володя и Игнатьев помогали тем, у кого нехватало сил добраться до нее. Наконец, всем удалось уцепиться за борта посудины. Начал хлестать дождь.

До берега было еще далеко. Лодку со сломанной мачтой кое-как удалось перевернуть вниз дном, но она была полна воды и почти целиком погрузилась в море. Шесть человек, судорожно держась за лодку, вместе с ней взмывали на гребни волн, проваливались и вновь взмывали, не разжимая одеревяневших пальцев. Лица их были мокры, бледны и искажены ужасом. Володя сказал друзьям:

— Всех нас лодка не удержит. Без меня будет легче ей и вам, товарищи. Держитесь крепко, а я доплыву до берега сам, — и, оставив лодку, исчез за гребнями волн. Через час погибающих спасла случайно проходившая мимо рыбацкая шхуна и. высадила их на берег. Не успев очухаться, друзья кинулись к месту, где уже должен был находиться Володя. Но его там не оказалось. Они взглянули туда, где свинцово-черное небо сливалось с морем, заслоненным еще непроницаемой завесой проливного дождя. Гремел гром, сверкали молнии, вблизи вздымались белогривые лохматые волны.