Время не ждёт - Ваграм Апресян

Белоцерковцу достались два пальца. Затем Ляпин, скособочившись, произнес фамилию Игнатьева. Молодой человек с усиками неторопливо подошел к столу, принял аттестат. Костев, приосанившись, небрежно протянул ему два пальца. Игнатьев с минуту помешкал. И вдруг, озорно подмигнув оторопевшему директору, он с силой стиснул левой рукой ладонь Костева, а правой, на глазах у всех присутствующих разжал ему согнутые пальцы и энергично тряхнул директорскую руку. Это было не приветствие, а протест против существующего режима.

Глава вторая

Бедные студенты

Ахиярви весна наступает с оглядкой на зиму. Подернется земля легким покровом травы, порадует глаз свежей зеленью, а утром проснешься — кругом опять все бело; на ветках дружно набухнут почки и никак не распустятся, скованные нежданными заморозками; запоют птицы, радуясь живительному теплу солнца, а потом притихнут, спрячутся от ледяного ветра в темных ветках сосен. И все же, наперекор всем капризам климата, весна наступает, весна побеждает.

Погожим весенним утром Михаил Александрович вынес на веранду большую цветочную вазу и бережно поставил ее на стол. Затем он взял садовые ножницы и неторопливым хозяйским шагом пошел по саду настричь букет сирени — первый букет весны. Любил это замятие магистр ветеринарных наук. Сначала он осмотрел веточки сирени, потом срезал засохшие прошлогодние черенки, выбрал понравившуюся крупную кисть и, закончив работу у одного куста, перешел к следующему. Так, переходя от куста к кусту и увеличивая чудесный пахучий букет, он добрался до конца сиреневого ряда, за которым начинался малинник, а еще дальше расстилался цветистый ковер бархатно зеленеющей лужайки.

Букет получился огромный и красивый. Довольный своей работой, Михаил Александрович хотел было повернуть к дому, но вдруг остановился. Он услышал приглушенный говор в малиннике. Раздвинув ветви сирени, магистр увидел уютно расположившихся на траве студентов, среди которых был и его старший сын Александр. Один из них по имени Виктор, сидя на корточках, читал не очень громко книгу, временами затягиваясь папиросой и щуря от дыма один глаз. Александр лежал ничком, опираясь подбородком на ладони, и внимательно слушал. Михаила Александровича вдруг разобрало любопытство, и он, приложив ладонь к уху, уловил:

«Свобода — великое слово, но под знаменем свободы промышленности велись самые разбойнические войны, под знаменем свободы труда — грабили трудящихся...» Ветер зашевелил листья деревьев, и в шорохе их утонули слова чтеца, потом снова голос студента долетел до магистра:

«Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки. Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнем. Мы соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться с врагами а не оступаться в соседнее болото, обитатели которого с самого начала порицали нас за то, что мы выделились в особую группу и выбрали путь борьбы, а не путь примирения»... читал Виктор с нарастающим душевным подъемом.

—. Так вот, оказывается, какие они, эти «бедные студенты» моего Шуры, — прошептал Михаил Александрович. Он тихо сдвинул ветки сирени и виновато глянул на букет. — По обрывистому и трудному пути... Мы окружены со всех сторон врагами... Выбрали путь борьбы, а не путь примирения... — повторил про себя магистр обрывки услышанного.

Он смутно догадывался о значении этих слов. Что-то важное узнал он в эту минуту о Шуре. Оно не было неожиданно, но все же взволновало Михаила Александровича. Расстроенный, огорченный, чувствуя себя незаслуженно обманутым, он повернулся и пошел обратно к дому.

«Бедные студенты!» Так Шура представил домашним друзей по факультету. Он рассказывал, будто эти парни — дети неимущих родителей — приехали в Петербург учиться почти без средств. Они якобы работали и грузчиками в порту и уроки давали детям богачей, а чаще всего жили впроголодь.

— Ты пригласи их, пускай отдохнут у нас несколько дней, — предложил отец сыну. И друзья Александра стали часто бывать в имении Игнатьевых.

Поднявшись на балкон, Михаил Александрович поставил букет в вазу и тяжело опустился в плетеное скрипучее кресло. Нужно было решить вопрос о том, должен ли он вмешиваться в дела Шуры? Допустим, что он не вмешается, а потом Александра постигнет трагическая участь тех, кто гибнет в неравной борьбе с властью. Тогда... тогда утрату не возвратишь. А с другой стороны, как же вмешаться? Не запретишь же двадцатичетырехлетнему мужчине общаться со своими друзьями? В двадцать четыре года человек должен быть свободен в выборе жизненного пути, а тем более — от назойливой родительской опеки.

«Свобода — великое слово, — повторил Михаил Александрович услышанную фразу, — свобода убеждений, действий, борьбы за высокие идеалы. Так и он думал, будучи молодым. А нынче, выходит, — дело идет к старости — его тянет к спокойной жизни в сторону от бурь и в зту-то тихую, мертвящую заводь он хочет увлечь и Шуру? Нет, нет, он нисколько не изменил своих прежних взглядов о свободе личности и не допустит этого — убеждал он себя. Впрочем, он понимал бесполезность попытки воздействовать на упрямого сына уговорами или нажимом отцовской власти. Заглушая тревожный голос родительского сердца, обманывая самого себя, Михаил Александрович склонен был приуменьшить значение происшедшего. «А что собственно случилось?—спрашивал он.— Молодые люди собрались и читают книгу, пусть даже запрещенную. Разве он сам не делал когда-то то же самое?! Опасность? Роковой исход? Но, помилуйте, они не могут послужить порядочному человеку причиной отречения от своих убеждений».

Успокоенный столь возвышенными выводами, Михаил Александрович встал и спустился с балкона. Любуясь яркими красками природы, он подумал о сходности, хотя и отдаленной, в развитии молодых побегов в природе и человеческом обществе: и там и тут они обновляют жизнь; подумал и о том еще, что увлечение Шуры и его друзей новыми веяниями естественно, а следовательно — хорошо. «Да, да, хорошо!» — говорил себе Михаил Александрович, но от этого сердце не переставало щемить.

После обеда, прошедшего не так оживленно, как обычно, студенты уехали в город. Попрощавшись с ними, Александр недалеко от дома разостлал на траве ковер и уселся читать книгу по сравнительной анатомии. Михаил Александрович, собиравшийся поговорить с ним по душам, нашел момент удобным. Он подошел к сыну, грузно опустился на ковер и, улыбаясь одними глазами, обратился к нему:

— Шура, извини, пожалуйста, ко я хочу прервать твое чтение.

Александр не оторвался от книги. Тогда отец потрогал его за руку, говоря:

— Ты всегда так увлекаешься делом, что не слышишь, когда обращаются к тебе?

— А, что? — очнувшись, спросил Александр.

— Хочу сделать тебе одно замечание.

Подошли младшие братья — Федор и семилетний Миша. Отец предложил Федору оставить его одного со старшим сыном. Тот ушел, а Миша решительно сел на колени отца, ласково погладив его седеющую бородку. Александр насторожился.

— Ты и друзья твои крайне неосторожны в своих увлечениях, — начал Михаил Александрович.— Утром, работая в саду, я едва не попал на сборище заговорщиков. Неужели нельзя быть поосмотрительнее? Подумай, что было бы, если бы вместо меня рядом с вами оказался чужой человек.

— Этого не могло случиться, папа. Наш дозорный заметил бы его. Он и тебя увидел во-время, и если бы мы очень захотели утаить от тебя наше занятие, мы бы спрятали книгу и, как подобает студентам-естественникам, занялись бы изучением первой попавшейся божьей коровки.

— Отлично сказано. Значит, божья коровка обязана своим благополучием доверию, которое вы мне оказываете. Тогда непонятно, почему твои друзья даже фамилии свои от меня скрывают?

— По привычке, на самом же деле они тебе очень доверяют.

— Весьма тронут этой честью, оказанной мне в моем доме.

— Ну вот, ты уж и обиделся, отец. Прошу прощения.

— Я нисколько не обиделся, хотя не нахожу, что разговор о доверии ко мне является тактичным. Я об одном только прошу: будьте поосмотрительнее, когда устраиваете тайные политические сборы, пользуясь запретной литературой... Кстати, что за книжка была у вас?.. Я спрашиваю, полагая, что и ты великодушно доверяешь мне. Я слышал небольшой отрывок из вашей книжки и мне показалось, что она написана с чувством.

— Книга называется «Что делать»?

— Не может быть! — изумленно воскликнул магистр.— То, что я услышал, не было похоже на Чернышевского. Мы ведь тоже студентами увлекались его книгой.

Тая улыбку в усах, Александр ответил отцу:

— Студенты нынешнего поколения увлекаются другой книгой с таким же названием. Ее написал Владимир Ильин — один из самых выдающихся русских социал-демократов.

— Удивительное совпадение, — заметил отец.