Атомный век - Михаил Белозёров

Прежняя неуверенность, с которой он боролся весь день, даже несмотря на злость, снова сковала его. Он ломал себя через колено. Казалось, что всё пропало, и Варя из далёкого — далёка манит его. Хотелось на всё плюнуть и уйти в лес, просто побродить, ни о чём не думая. И вообще, война страшно надоела именно из‑за бестолковости.

Дружинин и Гаврилов закурили. Берзалов невольно позавидовал уверенности прапорщика: затягивается спокойно, с достоинством под любым недобрым взглядом. Майор — тот, хотя и притворялся, вообще был не здесь, а там, где тихо и уютно, где пахнет карамелью и сладким чаем, где расстелена жаркая постель. Вот что значит, душа ничем не отягощена. Выпить, что ли? — с отчаяния подумал Берзалов. Геннадий Белов снабдил его на дорожку фляжкой неразбавленного девяносто шестого. Но пить спирт было нельзя. Спирт в качестве расслабляющего средства на него не действовал, от алкоголя на душе становилось только противнее. Душевную болячку надо было перенести на ногах и на трезвую голову — так быстрее и надёжнее, а главное — без потерь. Так было с Варей, так было во время войны, со всеми её неожиданностями, к которым он так и не привык.

— Плохо другое… — размеренно рассуждал Гаврилов, выдыхая сизый дым.

— Ну?.. — вроде бы как участливо спросил майор Дружинин, мимолетно скользнув взглядом по обоим и отгородившись от них точно так же, как и подполковник Степанов — списали их, это было ясно сразу.

Берзалов от подобных взглядов только злился. И ведь не объяснишь, не схватишь за грудки. Эх, его бы с нами! Вся шелуха враз слетела бы.

— Нас снова тринадцать… Дурилка я картонная!

Слова были обращены к Берзалову, и страшно ему не понравились, но зато отвлекли от глупых мыслей.

— Погоди… — сказал он так, что свело скулы, — нельзя же… мы же не за этим… нам же по — другому надо… — и подумал, что если уж прапорщик несёт всякую галиматью, то их вылазка заранее обречена на неудачу.

Майор ещё раз крякнул то ли понимающе, то ли осуждающе. И вдруг Берзалов разозлился окончательно и бесповоротно: всё скатывается к одному — к невезению, к провалу, а эти двое ещё и каркают, и если прапорщика он готов был простить за недомыслие, а главное — за опыт и выдержку, то майор, который сидел в штабе и выполнял роль порученца, капал на мозги по глупости. Он‑то, по большому счёту, не имел права выказывать сомнение по поводу судьбы очередной глубокой разведки, а должен был демонстрировать оптимизм и положительный настрой. И вообще, он пах полным равнодушием — какой‑то весенней землёй и скошенной травкой. Вернётся в городок, зло думал Берзалов, под тёплый бок буфетчицы Аси и думать забудет о тех, кого проводил на задание, как о дураках. Помощнички, едрить вашу налево!

И такой должно быть был у него страшный вид, так отчаянно ходили на лице желваки, что майор Дружинин заткнулся и постарался сделать дружелюбное лицо, но у него плохо получалось, потому что под взглядом Берзалова он вдруг занервничал:

— Товарищ старший лейтенант, ну ты даёшь!

— Это девушки дают, — парировал зло Берзалов, — а мы берём!

Наступила пауза. У майора Дружинина начала болезненно дрожать щека. А кто любит, когда тебя одергивает младший по званию? Никто. Однако ничего не попишешь: Берзалов здесь как бы вне критики, может повернуть дело так, что недолго и звёздочки лишиться. Майоров штаба много, а такой, как старший лейтенант — один на всю бригаду, рабочий конёк. И ведь не объедешь, зло думал, проглотив обиду, Дружинин.

— Так я же и говорю… — как ни в чём ни бывал продолжил Гаврилов, — не всё так плохо, вместе с водилами нас пятнадцать человек.

Майор Дружинин тут же одобрил его слова робким смешком. Берзалов в свою очередь подумал, может, действительно, всё обойдётся, вывернется не так, как кажется. Случается так в жизни. Бывает. Не со всеми, но бывает. Он невольно ждал, что скажет Чванов. Если перелом — то их силы уменьшились ровно на одного человека, а в условиях операции, которая ещё не началась, это плохо. Рассчитывал он на усиление разведки, а вышло так, что получил плохо обученного огнемётчика — Бура.

Со стороны тёмного леса возникли огни машины, и через минуту рядом затормозил «уазик» командира бригады.

Гаврилов и Дружинин дружно бросили недокуренные сигареты в траву и встали по стойке смирно. Берзалов, который не курил, сделал это на мгновение раньше.

— Ну что, сынок, готовы?! — вместо приветствия спросил генерал Турбаевский, ловко выскакивая из машины.

Он был на голову выше Берзалова, плотный и сильный, с большим справедливым лицом и очень внимательными глазами.

— Так точно, — ответил Берзалов. — Один боец травмирован.

— Час от часу не легче, — посетовал Турбаевский. — Серьёзно?

— Выясняем.

Этот человек Берзалову нравился по двум причинам: если он спрашивал, то участливо, даже без намёка на фальшь, если во что‑то вникал, то по сути. Поэтому он уважал генерал — лейтенанта Турбаевского, который, кроме всего прочего, прошёл все должности от лейтенанта до нынешнего своего звания, не потеряв при этом ни выправки, ни ловкости, ни душевности. Если он станет президентом, подумал Берзалов, я не против. Боевой президент, что может быть лучше?

Появился сержант Чванов и, спросив разрешения у генерал — лейтенанта обратиться к товарищу старшему лейтенанту, доложил о том, что у рядового Кумарина открытый перелом лучевой кости, что наложена временная шина и сделан обезболивающий укол.

— Все ясно, — резюмировал Турбаевский, беря Берзалова под локоть и отводя в сторону. — Первые потери. Ну что? Я на тебя очень надеюсь, Роман Георгиевич, — говорил он даже не участливо, а просяще и очень — очень подкупающе, словно Берзалов был гвоздем программы грандиозного мероприятия под названием глубокая разведка. — Дело, сам понимаешь, весьма опасное, но крайне нужное. Если всё сделаешь правильно, после тебя туда войска пойдут. Расширять будем территорию. И вообще, всё одним махом измениться может. Созрели мы для этого.

— Так точно, — продемонстрировал бодрость духа Берзалов, делаясь от искренних слов генерала мягче и спокойнее. — Всё сделаю, — опрометчиво пообещал он и незаметно скрестил пальцы за спиной, чтобы не сглазить. А Спас гнусаво прокомментировал: «Всё правильно, козел».

— Давай, сынок, с богом! — воскликнул генерал — лейтенант, словно благословляя Берзалова на героический подвиг. — Я на тебя надеюсь! Очень надеюсь!

У Турбаевского была привычка всех лейтенантов называть «сынками», если ты, конечно, не проштрафился. Жалел он их, наверное, что ли — не взявших от жизни всё, что положено взять человеку. А теперь брать уже поздно, да и негде. Всё пошло прахом — атомный век, одним словом.

Я должен идти, подумал Берзалов, подбегая к борту номер один, но не обязан возвращаться. Вот, что от меня требуется. Это и есть подвиг.

Глава 3.Кец и Скрипей

В час ночи Спас снова подал голос. Берзалов в этот момент был занят исключительно разведкой, впрочем, голубой экран СУО был мёртв. Вначале на нём, правда, ещё отражались синие «галки» «своей» техники, но постепенно и они пропали вместе с последним постом и «секретами» бригады.

Граница ответственности бригады определялась не только реками, впадающими в Дон, но и радиоактивным фоном местности. Никому не хотелось сидеть на зараженных землях, хватать свою полугодовую дозу за два часа, даже если ты регулярно принимаешь цистамин. Никаких войск не хватит для ротации. Или все быстро — быстро вымрут, или надо менять людей каждые полчаса. Легче было вообще не входить в радиоактивные зоны, а если входить, то во всеоружии, в костюмах химзащиты, внутри бронетехники, под избыточным давлением, а потом проводить полную дезактивацию, если есть, конечно, где проводить. Да и какой смысл контролировать эти радиоактивные зоны? Никакого. Маета одна и головная боль для командования, но только не для разведки, которую разве что сюда одну и пускали поглазеть на всякие чудеса и по возможности унести ноги живыми. Глубокой же разведкой мало кто занимался. Глубокая разведка требует смелости в принятии решений, а главное — значительного повода. Вот такой повод и нашли, думал Берзалов, безуспешно вглядываясь в экран СУО, на котором вслед за бегущим по кругу лучом отражался рельеф местности в радиусе двух километров. При желании можно было, конечно, поменять масштаб изображения, но результат был один и то же: вокруг раскинулась пустыня, без жизни, без крова, хотя луч то и дело выписывал очередные развалины строений, а бортовой вычислительный комплекс ставил «галку» с номером. Однако «галки» эти были нейтрального зелёного цвета, потому что тепловизор не замечал в развалинах жизни: ни движения, ни тепла. Потом СУО лишние «галки» стирала, но тут же ставила новые, и так до бесконечности. Раза три, правда, в кустах справа мелькали неясные тени, но они были слишком мелки и принадлежали животным, так что тепловизор хотя и реагировал, СУО их не дифференцировала — собака она и есть собака. Сканер же, который засекал любой радиосигнал в радиусе ста километров, тоже упорно молчал.