Атомный век - Михаил Белозёров

— Есть напросился! — обрадовался Бур и выпрямил ноги. — Да я, товарищ лейтенант… Да я… за вас… ага…

— Беги к старшему прапорщику Гаврилову, скажешь, что я приказал тебя взять, пусть он на тебя харчи выпишет, патроны, гранаты и огнемёт. Будешь у нас вторым огнемётчиком.

Может, и к лучшему, усилит группу, а Кумарин, у которого Берзалов всё время сдерживал порывы души, пойдёт в разведку. Насчёт старшего прапорщика Берзалов всё ещё сомневался: брать в глубокую разведку или не брать, всё‑таки старый, изношенный, надорвётся ещё, возись потом. Возьму молодого, шустрого Кокурина, который, может, и не так опытен и спокоен, но зато молод и силён, и бойцы его уважают. А? Берзалов отвлёкся.

Кокурин был его любимчиком, первым в боксе и первым в разведке. Ходил за командиром и глядел на него влюбленными глазами. Даже подражал Берзалову и покрикивал на салабонов: «Вашу — у-у Машу — у-у!», но, естественно, в тот момент, когда рядом не было Берзалова.

— Есть, огнемётчиком! — подскочил Бур, не отрывая от лица Берзалова сияющего взгляда.

Ей богу, как в детском саде, подумал Берзалов и тут же раскаялся в своём решении, подумав, что на войне жалость плохой советчик, но отступать было поздно — давши словно крепись, а не давши держись. Ну да ладно, посмотрим, подумал он.

— Беги! — сказал со значением Берзалов. — Беги, пока я не передумал!

— Есть! — и Бур исчез, так быстро, что после него в воздухе осталась смесь запахов испуга и радости. Радости было больше.

Берзалов только закончил обедать и похрустывал огурцом, когда явился старший прапорщик Гаврилов:

— Товарищ старший лейтенант! Роман Георгиевич!..

Берзалов в это момент был занят тем, что зашивал на маскхалате дырку, которую надо было зашить ещё неделю назад, да всё руки не доходили.

— Я вас слушаю, Федор Дмитриевич, — Берзалов отложил работу в сторону и дожевал огурец.

— Бойцы не хотят идти в таком составе. Дурилка я картонная! — покаялся Гаврилов.

— Что значит не хотят?! — безмерно удивился Берзалов и начал заводиться: — Вашу — у-у Машу — у-у! Новые проблемы?!

— Вместе с Буром — тринадцать человек… — кротко объяснил Гаврилов, — да и…

— Что, «да и»?! — Берзалов почувствовал, что начал заводиться ещё быстрее. Не успели выйти, а уже разногласия. — Бур такой же боец, как и все. Найдите ещё добровольца!

Гаврилов вздохнул так, словно решал непосильную задачу:

— Старший сержант Гуча… — произнёс он менее решительно.

— Чего — о-о?.. — удивился Берзалов, поводя головой, как бык.

— Это который Болгарин, — на всякий случай уточнил прапорщик, хотя Берзалов и так знал, кто такой Болгарин.

— Я знаю, кто такой Болгарин, — язвительно напомнил Берзалов.

— Так точно, Болгарин, — терпеливо согласился Гаврилов и снова покаялся. — Дурилка я картонная!

Выдержка у него была отменная. Её бы хватило на всю роту, и еще осталось для бригады. Не то чтобы прапорщик благоволил Болгарину, но чаще других брал с собой в вылазки. Болгарин один стоил пятерых, не только потому что был здоров и силен, но и потому что умел слушать опытных людей и схватывал всё на лету. А в разведке это качество было незаменимым. Однако нрав у него был бешеный, а в пьяном виде он был неуправляемым, как бычок — перволеток.

— Ладно, бери Гучу… — разрешил Берзалов, глядя куда‑то вбок, словно не имея к этому делу никакого отношения.

— Так он же сидит…

— Ах, да… — звонко шлёпнул себя по лбу Берзалов. — Вашу — у-у Машу — у-у!.. А сколько ему ещё?

— Сутки… Дурилка я картонная!

Гуча прославился тем, что был страшно невезучим и всегда попадал в неприятности. Последний раз он сходил в самоволку и вернулся, естественно, пьяным вдрабадан. Но это ещё полбеды. Он умудрился напороться на командира батальона и командира роты, которые с лёгкой душой и на законных основаниях отправили его трезветь на гауптвахту. Хорошо, лычки не сняли. Теперь предстояло вытащить его оттуда без шума и пыли. Пришлось звонить Ашкинази вроде бы как уточнить насчет замены позиций на время отсутствия группы. И хотя уже было оговорено, что Славка Куоркис временно замещает Берзалова, что примет командование взводом, Берзалов сделал вид, что ему кое — какие вопросы не ясны. В конце он со страдальческими нотками в голосе испросил разрешения взять с собой Гучу.

Командир роты после секундной паузы спросил:

— Ты — ы-ы… за него отвечаешь?..

— Отвечаю.

— Точно? Не подведёт?

— Как за самого себя.

Разумеется, он ни на кого не мог положиться, как на самого себя, но в армии так принято — перекладывать ответственность на другую голову, а потом, если что, эту самую голову с удовольствием отворачивать.

— Тогда забирай, — разрешил Ашкинази.

— Спасибо, Виктор Захарович, — поблагодарил Берзалов и, не успев бросить трубку на рычаг, крикнул: — Эй, есть кто там?

— Есть! — в дверном проёме, как привидение, возник жуликоватый Иван Зуев по кличке Форец, с цыганской внешностью, разухабистый, ловкий, разве что без серьги в ухе.

Это боец был известен тем, что часов за пять до начала войны во время дежурства на пункте связи поднял тревогу, что абсолютно случайно спасло бригаду. То ли ему приснилось, то ли померещилось, однако он, не предупредив дежурного офицера, врубил сигнал «ядерная атака». За такие совпадения во время войны давали героя России, а на этот раз обошлись гауптвахтой. Пока проверяли, пока делали запросы по постам наблюдения, пока звонили в вышестоящие инстанции, бригада стояла до начала реальной войны по готовности номер один, то есть по местам, в АЗК, в напряжении, да ещё и в укрытиях. Можно представить, какие проклятия сыпались на голову рядового Зуева. «Да ты, Зуев форец! — воскликнул генерал — лейтенант Турбаевский, когда к нему доставили нарушителя спокойствия. — Посидишь десять суток!» Так кличка Форец и приклеилась к Зуеву.

— Дуй к Гаврилову, пусть забирает своего архаровца Гучу, комроты разрешил.

— Есть! — обрадовался Зуев по кличке Форец и убежал быстрее ветра.

Только Берзалов перевел дыхание, только наложил последний стежок и полюбовался на плоды своей работы, как в землянку влетел сержант Померанцев — высокий, худой, рыжий, с тощей шеей, как у облезлого кота. Порой Берзалов ловил его на том, что он ходит с недельной щетиной, которая росла у него исключительно на этой самой тощей шее, ну и наказывал, естественно, но строго в рамках устава. За что на Берзалова даже не обижались.

— Товарищ старший лейтенант, товарищ старший лейтенант, там наших бьют!

— Как!!! — подскочил Берзалов и прибежал как раз вовремя.

Прапорщик Мартынов лежал на земле под священными стенами храма и подвергался побоям со стороны страшно небритого старшего сержанта Гучи. Вокруг образовалось кольцо из бойцов, которые, к счастью, в драку не лезли, а всего лишь самозабвенно орали:

— Врежь ему!!! Врежь ему!!!

Естественно, врезать надо было прапорщику, которого Гуча усердно кормил пылью.

— Вашу — у-у Машу — у-у!.. Отставить! Гуча, в чем дело?! — крикнул Берзалов таким громовым голосом, что борющиеся в пыли разом расцепились.

— Так он знаете, что сказал?! — вскочил с Мартынова здоровяк Гуча, придерживая его, однако, могучим коленом. — Знаете?!!

— Докладывай! — велел Берзалов, заранее делая прапорщика Мартынова обвиняемой стороной.

— Он!!! — Гуча показал грязным пальцем на Мартынова, как на врага народа. — Сказал, что мы всё равно смертники и что огнемёты «шмель — м» нам без надобности, мол, мы обойдёмся обычными РПГ-7. Мамой клянусь!

Лицо у Гучи было вечно несерьезным, словно он, общаясь с собеседником, одним ухом слушал ещё кого‑то. Вот и сейчас он вроде бы, говорил с Берзаловым, но подразумевал словно бы ещё кого‑то третьего. Странная у него мимика, подумал Берзалов, не поймёшь, когда он весел, а когда угрюм.

— У — у-у… гад!!! — загудели все, готовые растерзать прижимистого Мартынова даже не на мелкие кусочки, а на атомы.

— Тихо! Вашу — у-у Машу — у-у!.. — рассвирепел Берзалов. — Ты что, прапорщик, белены объелся?!

— Никак нет, — заныл Мартынов, размазывая по лицу кровавые сопли. — Они меня неправильно поняли. «Шмель — м» страшный дефицит. Я им говорю, принесите мне подтверждение от командира роты, я выдам…

Берзалов сразу всё понял: прапорщик Мартынов, как всегда, качал права. Нравилось ему быть барином: хочу дам, хочу не дам, а прикрывался Ашкинази, потому что Ашкинази коллекционировал оружие, а Мартынов имел возможность доставать ему самое экзотическое и редкое. Хочешь американскую штурмовую винтовку SCAR, семь шестьдесят два, на тридцать девять, или даже с усиленным патроном на пятьдесят один миллиметр — пожалуйста; хочешь, опять же американский дробовик ММ-12 с барабанным коробкой на двадцать патронов — пожалуйста; а хочешь многоствольный пулемет «миниган» — вообще без проблем, только закрывай глаза на шалости прапорщика Мартынова. А с командиров отделений, не говоря уже о рядовых, три шкуры спускал за несданное или попорченное в бою оружие, сам же, похоже, приторговывал амуницией и ещё кое — чем, в частности, взрывчаткой, которой глушили рыбу. Только за руку его никто поймать не мог. Поэтому, как говорится, у бойцов и накипело.