Бог одержимых (сборник) - Владимир Яценко

— Кругом болото, придурок! — я и сейчас удивляюсь такту и душевности, с которыми он знакомится с людьми. — Проедешь десять минут и будешь как все, в грязи по уши!

Я выпрямился, выкрутил тряпку ему на обувь и вежливо ответил:

— Зато эти десять минут я буду ехать человеком, а не как все, — свиньёй.

Он оценил мою фигуру, посмотрел на свои туфли и сбавил тон:

— Но в этом нет смысла!

— А ты знаешь, в чём смысл жизни?

После этих слов он думал не меньше минуты. Я ведь понимал, что его так разобрало: подошёл к придурку, и вдруг сам оказался в дураках. Кому такое понравится?

— Может, тогда скажешь, чем пахнет удача, умник?

Вот, оказывается, что его интересовало! Я рассмеялся. Я и сейчас смеюсь. Истерика. Нервы. Непосильная работа против необходимости её выполнения. И кроме меня — некому. Противоречие! Чем не повод для нервного срыва?

Что может быть веселее безумца свихнувшегося дважды?

Я смеюсь во всё горло. Адреналин делает кровь жидкой, и мне становится легче. Слёзы высыхают, пот стягивает кожу и не лезет в глаза, да и пластик щитка как-то сам собой проясняется, — вон, даже руки видны…

— Удача пахнет потом, — сказал я тогда Смошу. — А ещё кровью и слезами. И безнадёгой пополам с безысходностью…

Так я оказался в его команде.

Они частенько посмеиваются надо мной. Что ж, имеют право. Мне и в самом деле с моими подружками: ветошью и кандейкой, как-то легче живётся, свободней дышится. Я готов сутками тереть, маслить, красить… лишь бы всё блестело и радовало взгляд. Лишь бы чувствовать себя создателем; человеком, который делает так, как ему лучше, а не так, как у него получается…

…И вдруг я понял, что уже несколько минут пытаюсь пристроить очередной мешок к последнему ряду. А он не пристраивается. А для следующей паллеты вроде бы и места нет. Я даже отступил назад, пытаясь понять: когда? Как? Кто этот титан, который сумел до верху, под трёхметровый подволок закрепить мешки с золотом?

Кроме меня там никого не было. Но я не мог этого сделать. Я бы там умер.

Я кое-как пристроил последние два мешка под уплотнитель и вышел из трюма. А когда задраил за собой переборку, понял, что и впрямь умираю. Из носа текла кровь, ноги подгибались, в голове шумело, а желудок настойчиво искал аварийный выход в верхней части пищевода.

Я связался с рубкой и сообщил Капитану об окончании погрузки. Вернее, попытался сообщить: горло саднило. Я что-то сипел, и сам себя понимал через слово. Но Смош услышал. И понял. Палуба выровнялась, а нагрузка на ноги подсказала, что мы отчалили на орбиту. И вдруг стены дрогнули, а я пребольно ушибся, треснувшись задницей о палубу.

Магнитные башмаки жёстко фиксировали стопы, а ускорение, с которым Смош уходил с орбиты, вдавливало меня в пол. Я и не думал сопротивляться. Лёг. Выпрямился. Но легче не стало: колени были подняты, их жгло огнём…

Через мгновение я подумал, что это Смош нарочно меня плющит, за то, что мы мало золота приняли на борт. Я хотел ему крикнуть, сказать, что не виноват. Объём исчерпан. Он ведь сам рассчитывал ёмкость трюма. Больше не взять, — движок не потянет. Но потом мне стало всё равно: от перегрузки стало темно. Я ощутил вес глаз, а щёки вместе с ушами потянулись к затылку. Я испугался, что они вот-вот растекутся по полу. Но через мгновение меня занимало другое: вот уж не думал, что у меня такой тяжёлый язык: ускорение вколачивало его в глотку. Чтобы не задохнуться, я повернул голову и прижался к палубе щекой.

Дышать стало легче, но поворачивать голову, наверное, не стоило.

Пока затылок упирался в пол, я отличал "верх" от "низа". У меня даже были представления о том, что такое "лево" и "право". Теперь же ориентацию перекосило так, что я казался себе мухой, раздавленной на покатом потолке чердака.

Держать колени ровно не получалось, тяжесть раздвигала их в стороны. Муха? Нет. Скорее цыплёнок… Цыплёнок табака. Здоровенный такой, плоский цыплёнок…

Собственно, на этом всё и закончилось.

Забытье оказало милость. Оно подарило тишину и покой…

В чувство меня привёл Роман.

Конечно, Роман, не "тунгой" же называть своего спасителя!

Он что-то давил у меня на лице, висках, массажировал грудь.

Я поднял руку и ощупал уши, — на месте!

— Встать сможешь? — спросил Смош.

Они помогли мне подняться. Но идти я не мог. Ноги не двигались. Они будто вросли в палубу.

— Он не отключил магниты, — проворчал Смош.

Роман немедленно склонился к моим ботинкам.

— Нас засекли, — неохотно признался Смош. — Пришлось спешить. Ты извини, Ян. Выбора не было…

Кажется, я плохо соображал. Они отвели меня в каюту, и я сразу уснул. То ли устал, то ли Роман укол сделал. Не помню. А может, чудеса его мануальной терапии…

В общем, что уснул — хорошо, плохо, что проснулся: стены по-прежнему хороводили с полом и всё норовили поменяться с потолком местами. На мгновение почудилось, что я оставил свой пост на погрузке. Даже сесть на койке не получилось, — свалился на ковёр. Лёг. Вытянулся и закрыл глаза.

Стало легче.

Стало легче настолько, что с закрытыми глазами удалось залезть в душевую и даже выбраться оттуда! Ступни болели, колени дрожали, и ныло всё тело, но я как-то справлялся.

Так, лёжа на полу и крепко зажмурившись, я оделся в чистое. Потом чуть приоткрыл глаза и сразу расстроился: рабочая куртка серым комом валялась рядом с койкой. Что сняли — спасибо. Но разве можно так с вещами обращаться? Я поднял тяжёлую от пота куртку и тут же её уронил: руки не держали. От малейшего усилия острая боль била по запястьям, и пальцы разжимались сами по себе, против моей воли. Только обняв обеими руками рабочую одежду, я сумел отнести куртку и брюки в бытовку к стиральному автомату. Ориентировался я теперь вприглядку: на мир смотрел сквозь полуопущенные веки, не рискуя во всю ширь распахнуть глаза.

После пяти минут передышки, я направился к трюму. Ботинки так и стояли неподалеку от дверей. Вот олухи! Это вместо того чтобы выключить магниты, они освободили захваты стоп и голенищ! Метрах в двух в сторонке валялась каска с прозрачным лицевым щитком. На полу и щитке — брызги крови. Никакого порядка! Как мог, я всё вычистил и протёр влажной тряпкой…

Потому что бардак хуже смерти.

Сперва Господь сотворил порядок, и только потом человека.

Без веры в эту истину, человек уподобляется скотине, которая ест и гадит одновременно… Но о вере я вам потом расскажу. Сейчас мне уборку закончить надо. С минимальным числом падений.

Я вернулся в бытовку и развесил выстиранную одежду в сушильно-гладильном шкафу. И только тогда побрёл в кают-компанию. За новостями.