Скверное происшествие - Светлана Замлелова

– А при чём тут сахар? – не поняла тётя Амалия.

– Вот именно, – огрызнулся брат, – сахар тут не при чём. Просто надоели вы со своим Лениным, будь он неладен... Ну как не понять! Большевики во главе с Лениным вашим разрушили и разорили огромную и богатую страну! Почему и как – это другой вопрос...

– Ага! – усмехнулась тётя Амалия. – Другой!..

– Ну зачем! – прокричал брат. – Зачем цепляться к словам? Вам что, лишь бы своё доказать?..

И вдруг, совершенно неожиданно, голос его сорвался, и брат зарыдал. Зарыдал громко, всхлипывая. Лицо он поспешил спрятать, для чего, выбросив на стол руки и сложив их по-ученически, уткнулся лбом в левый локоть. Смотреть на него было тяжко. До сих пор я помню его стриженный вздрагивающий затылок, изогнутую дугой спину, старую в сиреневую клетку рубашку с посёкшимися манжетами и сжатые в кулаки пальцы. Кулаки эти не выражали ни силы, ни агрессии, скорее что-то обратное. Все вокруг замерли и молча вытаращились на брата.

– Это вы! Это из-за вас всё! – продолжал он выкрикивать. – Из-за вашего Ленина! Из-за вас... Вы безродные... Из-за таких как вы!.. Собаки вы!.. Собаки безродные!..

Трудно было разобрать в этих бессмысленных выкриках какой-то смысл. Да никто и не пытался. Всем было очевидно одно: происходит что-то неладное.

– Да дайте же ему воды наконец! – закричала тётя Эмилия. – С ним истерика! Воды ему дайте!

Налили воды, протянули стакан брату. Но брат оттолкнул руку, отчего вода тотчас выплеснулась на подносившего. Послышались ахи, тихие ругательства, шелест и чмоканье мокрой ткани, отлипающей от тела. Этот небольшой переполох отвлёк брата. Он, точно очнувшись, перестал рыдать, поднял лицо и огляделся. Он сам был напуган и удивлён. Все молчали и как-то растеряно рассматривали брата. Сначала он как будто не мог решить, что же теперь ему делать и как вести себя. Потом он вскочил и, с силой отшвырнув от себя стул, выбежал из комнаты. Из прихожей раздался хлопок входной двери.

Извинившись, я побежала за ним. Никто не остановил меня. Родители наши не тронулись с места.

Уже в прихожей я услышала, как мало-помалу все стали приходить в себя. Я специально задержалась, чтобы послушать их толкования случившегося.

– Я всегда знала, что он чокнутый...

– Да просто несдержанный и невоспитанный человек.

– Ну не скажи! Это самый настоящий припадок.

– И что, – различила я властный голос тёти Эмилии, – часто с ним бывают истерики?

– Первый раз, – уверенно заявила мама.

– И как ты думаешь? – спросила тётя Эмилия.

– Ты же знаешь, – нехотя отвечала мама, – он думает, что мы его не любим... Что-нибудь не понравилось... Стишки его не похвалили, он и приревновал... Он же сам ждёт похвал... Я же ничего не говорю... я всю жизнь молчу, потому что всю жизнь щадила его самолюбие, а он просто-напросто пользуется этим...

– Н-н-да! – заметила тётя Эмилия.

– Ой, не могу, – засмеялся отец. – Что за человек? А?..

– Какой же он всё-таки завистливый! – как будто в тяжёлом раздумье произнесла тётя Амалия.

Больше я не стала их слушать. Выбегая, я нарочно как можно сильнее ударила дверью, так что в комнате, наверное, зазвенели стёкла и посуда в шкафу. Всю дорогу до дома я бежала, мне нужно было говорить с братом. Не знаю, что бы я ему сказала, но я чувствовала тогда, что не должна молчать.

Когда я прибежала домой, брат спал. Он лежал на своём сером диване, подтянув к груди ноги и зажав между коленями ладони. Он улыбался во сне довольной и хитрой улыбкой. Я растерялась: мне было странно, что человек, который ещё недавно рыдал и выкрикивал резкие слова, теперь вот спит и улыбается. Я вдруг поняла, что мне нечего сказать ему. Желание объясняться отхлынуло, и я подосадовала за это на брата.

Когда он проснулся, никто даже не напомнил ему о происшедшем. А мама, очевидно, в воспитательных целях, так и вовсе не говорила с ним несколько дней. Впрочем, брат и сам не желал ни с кем разговаривать. И скоро о том странном эпизоде забыли.

День, когда всё и случилось, пришёлся на рождение тёти Эмилии. Помню, как тётя Амалия хлопотала вокруг праздничного стола. Лицо её было сосредоточено и строго. Тётя Амалия смотрела полководцем, готовящимся дать сражение. Сама новорожденная, одетая в какое-то дурацкое платье, глупее которого и представить себе ничего нельзя – просто какой-то белый мешок с прорезями, – встречала в прихожей гостей. Однообразно улыбаясь, тётя Эмилия благосклонно принимала поздравления, а всем вытягивающим губы подставляла щёку. Подарки и цветы она укладывала на специально притащенный для этого случая из спальни столик.

Сначала гости шли непрерывным потоком. Но постепенно поток стал иссякать, интервалы между прибывавшими гостями всё увеличивались, а число свободных мест за столом всё сокращалось. И вот когда остался всего один свободный стул, и всем стало совершенно понятно, что запаздывает последний гость, тётя Эмилия вдруг несколько обиженно объявила, что семеро одного не ждут, и пригласила всех начать торжество. Надо сказать, что перед тем она недовольно пробормотала себе под нос «Как всегда!» и обменялась с тётей Амалией многозначительными взглядами, относившимися, очевидно, к кому-то третьему. Тётя Амалия в свою очередь проворчала что-то вроде: «Не мог хоть в такой день...» и, состроив недовольную гримасу, принялась энергически перемешивать какой-то салат в хрустальной миске, хотя нужды в таком перемешивании не было никакой.

Этот запаздывающий гость был мой брат. Опаздчивость была характерной чертой его, он довольно часто всюду опаздывал. Но, думаю, делал он это не по злобе и не по небрежению к ожидавшим его, а разве по какой-то врождённой рассеянности и неумению обращаться со временем. Он совершенно не чувствовал времени и никогда не знал, сколько прошло с тех пор, как последний раз смотрел на часы. Рассчитать время было для него серьёзной задачей, и он почти всегда ошибался в своих расчётах.

Но наши знать не хотели об этих маленьких его слабостях. За каждым его поступком они всё равно видели злой умысел. Если брат опаздывал на их собрания, они долго потом возмущались и говорили, что он «как всегда». Если приходил ко времени, они удивлялись и делали вид, что такого ещё никогда не было.

Когда он наконец появился, тётя Эмилия даже не встала к нему из-за стола. Снисходительно выслушав его поздравления, она только покивала ему и проговорила с ленцой:

– Хорошо, хорошо... Проходи... Оставь там свой подарок, потом посмотрю... Там... В прихожей, на столе...

Тётя Амалия смотрела на брата почти с ненавистью, и когда он отправился в прихожую, чтобы пристроить свой подарок, она снова заворчала:

– Хоть бы раз вовремя... Хоть бы оделся в такой день... Никакого уважения...

Видно было, что и тётя Эмилия осталась недовольна братом. Дело в том, что брат давно уже привлекал всеобщее внимание своим костюмом. Последнее время он как-то уж совсем изнеряшился, так что ходил чуть не в лохмотьях. Кто-то даже шутил над ним, говоря, что брат донашивает за Поцелуевым. Брат имел вполне приличную одежду и, когда считал нужным, мог выглядеть пристойно. Появляясь же на улице или в гостях оборванцем, он как будто наслаждался производимым эффектом, особенно, зная вкусы некоторых наших родственниц, обзаведшихся нарядами и не имевших никакой возможности их демонстрировать. Эти дамы и девицы появлялись на наших семейных праздниках в каких-то головокружительных робронах с приколотыми к груди букетиками, кусочками меха или пёрышками. Конечно, вид брата в разодранных и замызганных штанах, в рубашке с посёкшимися манжетами возмущал и оскорблял их.

Кто знает, быть может, выставляя свои облезлые манжеты, брат провоцировал всех на очередную насмешливую выходку? А, может, он ждал, что одёрнут его, к себе позовут?..

Брат, войдя в комнату, тотчас почувствовал всё недоброжелательство, успевшее скопиться за то время, пока его не было, и, почувствовав, ощетинился. Он как раз находился в том мрачном своём настроении, когда бывал в претензии на весь свет. Не замечая гневных взглядов тёти Амалии, он уселся на свободный стул, немедленно откинулся на спинку и, скрестив на груди руки, принялся оглядывать собравшихся с самым наглым и независимым видом. От еды он отказался, заявив, что «не есть сюда пришёл». Послышалось довольно противное хихиканье и презрительное фырканье, но брат не обратил на то ни малейшего внимания.

Я не стану описывать, что происходило в тот день. Ей-богу же, ничего интересного. Говорили тосты, пили за здоровье новорожденной, много кушали и вот в какой-то момент заговорили о Ленине. Первой, конечно, выступила тётя Амалия. То присюсюкивая, а то бледнея от гнева, она взялась рассказывать о каком-то гражданине, повстречавшемся ей прошлым летом в доме отдыха. Подумать только, этот гражданин отвергал гениальность Ленина! Но он просто не знал на кого нарвался. Тётя Амалия живо разъяснила, что к чему и привела три неоспоримых доказательства гениальности Ленина.