До-бемоль минор - Андрей Черных

понимать. Она схватила мои руки — будто пригвоздила их к асфальту (в эту минуту она физически оказалась сильнее), а зеленые пряди ее волос и белые глаза нависли надо мной какой-то… загробной радостью. И поначалу взметнувшийся ужас вдруг сменился во мне спокойным и злым торжеством…

«П О З Д Н О!! Сейчас мы размажемся в лопающихся рваных кусках одежды и костей и… ЭТО Б У Д Е Т В Ы Х О Д!»

…А грузовик, дугой прочертив сухую полосу у самых моих ног и забросив кверху теперь уже красные пряди ее волос, качающейся юлой провизжал по жидкому грунту и с глухим деревянным стоном боком врезался в первую полосу леса…

***

Ну а девять лет назад над Зимарово точно так же сверкали молнии, точно так же не всегда был слышен гром и так же точно лил теплый крупный дождь.

Церковный двор укрывал за белой каменной оградой молодой и ухоженный сад из яблонь, а купола высоко и одиноко темнели над окрестными полями и тонко вытянутыми перелесками. В километре от холма, в непроглядной низине, пряталось небольшое мелкое озеро с идеально круглым периметром.

Спать в ту ночь не хотелось, а вспененная ливнем поверхность озера оживала мягкой тканью и манила к себе.

Мы решили купаться под дождем…

Она лежала у меня на руках и скользила по воде, а я украдкой всматривался в ее закрытые глаза и детскую улыбку и водил ее то кругами, то восьмерками, то еще какими-то сказочными линиями. Дно озера было чистым и песчаным, и это позволяло мне ступать тихо и ровно, чтоб не нарушить плавного ее блаженства…

В два часа ночи Светлана сказала, что ни за что не поверит в реальность своего существования, если когда-нибудь ей будет суждено меня потерять, а затем — родным шепотом еще раз повторила, что любит меня…

Через час я пережил одно из самых тяжких потрясений в начинающейся жизни, заставившее повзрослеть на десяток лет, а еще через четыре дня — дал себе клятву, что когда-нибудь непременно вернусь в Зимарово к райскому зловещему озеру…

***

Гулкий треск дерева утонул в лесу, взволновавшиеся сонные птицы исчезли в темноте и нелепо звонким голосом Алиса разорвала мертвую секунду этой страшной ночи:

— Бежим! Скорее вставай!

Буквально зашвырнув ее на заднее сиденье, переломав при этом торчавший поперек костыль, я резкими движениями заставил взвыть двигатель, и машина прыгнула вперед подобно пневматической пуле в полустволе прорезанного леса…

Алиса непредсказуемо быстро уснула, а до Зимарово оставался час езды.

8

Озеро за девять лет почти не изменилось: едва заметно поредел камыш, да ближайший перелесок стал более внушительным. Купола над холмом лишь в редкие мгновения угадывались сквозь завесу дождя, освещаясь фарами случайных автомобилей. В эту ночь было еще темней. Темней, чем во всю последующую жизнь…

Оставив Алису спящей, я осторожно направился к озеру. Помимо ливня, тишину подчеркивали еще какие-то скрытые неживые звуки. Мне вдруг показалось, что по мере приближения к воде неумолимо сокращается и время: девять лет превратились в восемь, затем в семь… три… Стоп!

Собственный голос зазвучал незнакомым инструментом, он был то ли громок, то ли очень тих — неизвестно, но — чрезмерно и навязчиво слышен. Как адово сплетение звуков необъятной загробной промышленности скрипели гигантские шестерни, свистели из трещин невидимые живые существа, а километровые прозрачные стебли растений гудели от медленно-нудных ударов тяжелого молота. И не понятно было мне, что все это — лишь собственный голос, которым руководят повязанные слабеньким узлом три силы — Память, Жажда Быть, Сомнения:

« Это тот же деревянный мосток, четыре доски. Купальник телесного цвета, белые руки. Пастернак… стихотворение, кажется «Зеркало». Такой же ливень, еще сильнее… Любовь… Тот же ли я?.. Другой, другой… Нет, тот же! Песок, мечтанья, черно-белая вода… Маяковский, 10 часов утра. Нет!.. Первый трехколесный велосипед (из двухколесного). Да! И первый раз на уроке чистописания… ЧИСТОПИСАНИЕ…

Венки, Светлана и священник. Почему священник, откуда?.. Солнечный свет, запах деревьев, цикады, люди… Запах асфальта и… снова запах вечера и деревьев… Дорогая…

Жизнь и черно-белая вода; смерть и… опять в о д а … »

— Я проснулась! Хочу к тебе! Слышишь?.. Я хочу к тебе! — закричала Алиса из машины. «Вот так Алиса и Я, я и Алиса; горы и леса, реки и моря. Петушок-Гребешок и тра-ля-ля, Змей Горыныч и Баба Яга… Ноги отяжелели… как не свои. Пойду к ней… Что она кричит? Хочет ко мне. Ага. Очень хорошо, в таком случае— я тоже хочу к тебе! Да, да… Эжен Ионеско… Что? Кто? Ионеско?! Ах, ну конечно, помню, помню… Какой-то Жак соизволил жениться, а у нее— три носа и четыре глаза… соответственно. Ну да, три и… четыре… Не схожу ли я с ума? Да нет, это просто так, потому что… Опять кричит. Так я ведь иду, уже иду! И что же Жак? А ничего — сидят они с женой у дивана и рады друг другу до смерти… или что-то в этом роде. Но Жак прокисший помидор, его заставили, а я-то куда лезу, чего мне-то нужно?.. Безногая Красавица, удавила б ты меня!»

— Ну скорее же, ты так медленно идешь… Где мы?

— В Зимарово.

— Слава богу. А я проснулась и поняла, что… родилась! Вчера мечтала родить дочь, а сегодня — сама родилась… Ну а завтра — хоть помру, мне все равно. Теперь мне плевать… Все, пошли к воде. Помогай!

В эту ночь был самый сильный и самый жадный дождь из всех, которые мне довелось когда-либо видеть; казалось, именно он заставил меня поднять Алису на руки и отнести ее к четырем доскам. К песку, к черно-белой воде и к „мечтаньям в чистописании… К белым рукам и куполам над холмом. Странно только, что купола эти не запели в «такую… какую-то… в общем, в ЭТУ минуту».

— Пойдем в воду, я не купалась миллиард лет.

— Не нужно, холодно ведь… Ты и без того уже простужена.

— Я хочу! И не смей даже думать о том, что тебе сейчас плохо, слышишь?.. Скажи, тебе ведь хорошо сейчас, правда? Со мной?..

« Музыка… Какая странно знакомая мелодия. Опять в миноре. Да что же это с мажорами, передохли что ли? Хотя, я никогда их по-настоящему не любил. Признавал кое-что, уважал даже, но — не любил… А Светлана любила, как-то загоралась, начинала хаотично