До-бемоль минор - Андрей Черных

и я даже провел пальцами по внутреннему меху, как когда-то по роялю- туда и обратно, туда и обратно. Такое завоевание окрылило меня, и я решил наступать.

Сначала улыбнулся и проверил варежкой губы — улыбаюсь ли? «Да. Отлично!». Дальше — снял с плеча автомат и уложил его к ногам. «Совсем обнаглел. Молодец!» Варежки сбросил на автомат, достал из-за груди «Дымок», спички и закурил. «И вовсе не холодно, нашли кого пугать…»

Оставалось всего полтора часа, а я был уже почти спокоен и даже привык к колебаниям фонарных теней. И когда одна из них метнулась от внутренней тропы к забору, я, с некоторой долей бахвальства, припомнил мудрое предупреждение старлея о том, что в первую ночь огромное количество теней бросаются то вправо, то назад, а то и прямо на тебя. А для убедительности — закрыл глаза и, в ожидании ответного эха, прокричал над зоной «А-ии-аа…». Но вместо лесных отзвуков родного голоса вдруг услышал откуда-то рядом чужое короткое и хриплое:

— Не ори, сволочь. Услышит кто — убью.

Звук донесся сверху и чуть справа. Я в ужасе дернул туда голову и… заледенел- всеми тысячами клеток: вверху, головой вниз и резко рассекая руками воздух, подползала все ближе ко мне человеческая фигура, а провода электропередачи прогибались в местах ее сомнамбулических «шагов» …

Какое-то другое, неземное сознание властно включилось в руководство моими конечностями; я застыл как чугунное дерево и лишь испытывал острую шейную боль от чрезмерного поворота головы.

Черно-серое чудовище синхронным движением рук сорвало узлы веревок, кривые ноги отделились от завизжавших проводов и вертлявое тело рухнуло в сугроб рядом с вышкой… Секунды четыре не происходило ничего, потом послышалось неимоверной наглости хрипенье:

— Лежать, скотина… застрелю…

Он пополз в сторону леса — метр, два, три…

Против воли правая рука потянулась к шее и до меня, наконец, дошло, что в нее воткнута металлическая спица. От прикосновенья сразу же пронзила еще более острая боль, колени завалились на автомат, а глаза заволокло густой холодной слезой.

И тогда только возникло третье сознание, опять земное, но теперь уже — не человеческое, а, скорее — звериное. Обида, остервенение и качественно новый страх заставили передернуть затворную раму и вцепиться в спусковой крючок: выстрела не последовало…

В груди завопили тугие силы. Они кусались изнутри «тюрьма», «свобода», издевательским потоком слов — «смерть»;«одиночество»… — и гнали меня спасаться от запредельной пустоты и правосудия, а слезы потекли вниз от носоглотки.

«Стой… кто идет…», — я открывал рот насколько мог, но звук опять не извлекался. Оглянувшись к лесу, я увидел ровный широкий след, но… ЕГО. уже не было!

«А-а-а-а..», — заорал я, а дальнее эхо ответило тем же. Снова схватил автомат — опять осечка. От ступней к вискам судорогой прокатился секундный приступ тошноты, а глаза застучали кровью соразмерно ударам сердца. Автомат полетел в сторону забора и теперь уже мое тело рухнуло в снег недалеко от свежей стальной ямы. Изрыгая пар, я бросился к лесу…

Уже через минуту я снова ВИДЕЛ его. Вероятно, при падении он что-то сломал в своем зловещем организме, поэтому не бежал, а «строго» продолжал ползти… А еще минут через пять, находясь в состоянии маниакального страха перед Жизнью, я кулаком вбивал в уже мертвую голову остатки глаз, бровей, носа и зубов…

7

От ударов кулака осыпалась краска дверей, сами же двери гулко рычали, а отзвуки ударов все глубже резонировали и раскатами бегали от нижнего этажа к верхнему. Когда в неокрашенных местах появились пятна крови, я подключил к атаке правую ногу, а затем, отпрыгнув назад, с разбегу набросился спиной на злосчастную дверь. С высоким металлическим свистом замка она провалилась в черноту коридора, а я успел развернуться в кривом полете и уткнулся локтями в угол стены, расшибив подбородок и левую бровь.

Из щелей старухиной комнаты потянуло паленым тряпьем и какие-то грязно-рыжие глухие пятна света то выползали к моим ногам, то исчезали опять. Я понял, что Алиса там и толкнул дверь коленом…

Черно-зеленые стены огромной комнаты были прочерчены по всему периметру длинным рядом миниатюрных рамок с неуловимыми лицами. Они располагались строго выдержанной линией на уровне человеческого роста и перед каждой из них мерцала зажженная рубиновая лампадка. Во всю площадь пола стелился белый ковер; неравномерной длины ворс был выстрижен таким образом, что создавалось ощущение спиралевидно-гофрированного светящегося квадрата. Цвет потолка никак не мог установиться постоянным — мешали бегающие огоньки лампадок и глубокие тени неизвестного происхождения.

В этой комнате вовсе не было окна: в эту стену влипло огромных размеров вертикальное панно с изображением чудовищно вытянутой головы. По глянцево-белому шелку — черно-зеленой тушью. Рахманинов или Маяковский, словом — Мефистофель.

Два несхожих начала вступили в неприятно давящую на сердце борьбу: с одной стороны — злость и решимость, с другой — замешательство и забытая шейная боль от несуществующей металлической спицы. Тогда я заставил себя перевести взгляд в ту сторону, куда не хотел и боялся смотреть— в дальний и нижний темный угол. Там должна быть одноногая колдунья… И Алиса была там!

Из темноты недосягаемой для огоньков ямы высвечивались лишь желтые кисти рук и серое бесплотное лицо, а зверино-человечьи глаза кричали страхом и… холодной смелостью.

Мне показалось, что я возненавидел это виденье еще в далеком детстве, когда оставляли меня одного в пустой ночной квартире и гадкие воображаемые привидения вступали со мной в односторонние беседы о жизни и смерти. Теперь я продолжал ненавидеть это виденье по инерции, а еще оттого, что провел с «ним» вчерашнюю ночь в одной постели…

И я заорал:

— Собирайся, мы уезжаем!

Невыносимо медленно приподнимались вверх тонкие длинные кисти. Они остановились у приоткрытых предполагаемых губ, а сквозь темные просветы изумительно страшных пальцев тихой пылью покатились ко мне ночные звуки:

— Куда? За что? Я никуда с вами не поеду…

— Нет уж, поедешь. Я слишком долго чего-то ждал. Выходит — Тебя! Собирайся!!

Сзади проскрипел паркетный пол и послышалось частое, чуть глуховатое дыханье. Голова старухи змейкой выявилась в дверном проеме, а затем… прислонилась к моему плечу.

— Алиса, голубушка, собирайся, милая… Теперь тебе с собою все одно не сладить. Уже как молилась ты, чтоб только пришел, руки наложить грозилась. Собирайся, веточка моя подстрелянная… Так уж, видать, богу угодно.

Старуха обернула лицо ко мне и сухими древними глазами уложила на мою грудь спокойствие свое и веру.

— А ты, родной, ступай-ка вниз, Алиса будет сейчас, — поцеловав меня в ушибленное место, она отняла больные