До-бемоль минор - Андрей Черных
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Почему вы пригласили именно меня?
— Это не я, это — скрипач.
— Скрипач? Каким образом?.. Ах да, поняла…
А старичок уже заканчивал петь, взвешивал тихие паузы: «…когда проходит молодость… еще сильнее… любится…».
Я задержал сухие длинные пальцы в своей руке, вгляделся в них сквозь темноту и коснулся губами, а скрипка растаяла в субдоминантовой минорной ноте, оставив залу незаконченность и надежду.
— Я думаю, вы добрый и очень ранимый человек. Спасибо вам… Не провожайте, я сама…
Еще мгновенье я следил за нею взглядом, а затем прямиком рванул на кухню и оттуда — через служ. выход — на улицу.
«Ничего, Глобус расплатится. Ну а я… Да чего уж теперь, поздно за волосы хвататься… Старушка права — жить надо… правильно!.. Но чем? Когда уже это (сш… фв… мнн… зд… бб… твою…) искусство «откроет мне свои ворота»? Когда уже доступен буду я начать по-настоящему работать подчинить единому счастью свои разнузданные порывы…».
***
Без оглядки я мчался к своему гаражу: хотелось уехать.
« Да, старуха больно задела меня. А какие смелые и настоящие глаза! И, вместе с тем, что за неприятно леденящий оттенок в самой глубине ее зрачков, откуда это?.. Ну конечно, это оттого, что человек предчувствует близкий конец и внутренне к нему готовится. Помимо воли… »
В кои-то веки пользуюсь услугами государственного такси и нащупываю в кармане связку ключей от квартиры, почтового ящика, гаража и машины…
« Что же еще такое приятное поразило меня в этой старухе? Что темно и не видно морщин? Разумеется — нет. Что-то неожиданное… Проклятая память! »
Отсчитываю два рубля и 86 копеек…
« Вот так, ни копейки больше… Вспомнил! Приятно стало оттого, что она умело двигается и что у нее… две ноги! Тьфу… какой бред! »
Бензина хватало километров на четыреста — этим я остался доволен…
« Хоть бы зажевать чем… Хотя какая теперь разница: сердце вот-вот разлетится в куски, так что ГАИ, ВАИ, ВАИР и Каир… Допустим, с этим решили, а вот ехать куда? Ладно, сейчас налево, а там видно будет… Значит, старушка моя Предчувствует и готовится. А я ведь тоже что-то предчувствую, но ни черта не готовлюсь…
Главное о жене не думать, иначе на встречную полосу занесет… Интересно, куда это я так залихватски выруливаю? Неужто опять на Васильевский?.. Конечно! Конечно… А больше и некуда: одиночество мне сейчас не осилить, к тому же тянет к ней— гипнотически… И знаю — почему, только признаться боюсь… Ну вот, справа ГАИ… Пронесло…
Она ущербна, но… сильнее меня. Да, сильнее! Она Работает! Работая — дышит, видит и слышит; мечтая и улетая — воплощает. И конкретно производит! Затем берется за новое, растет и… живет. А у меня — лишь бездыханная половина: ищу, вижу и слышу — не воплощая; мечтаю и «парю» — не производя… Захлебываясь нервами— НЕ ЖИВУ! Все только надеюсь, верю и… коплю. И жду, когда разверзнутся бесовы преграды… Оттого и тянет к ней так заколдованно и тупо, оттого и вчерашнее желанье «победить» любой ценой — пусть даже так ничтожно и подло…
Не надо бы ехать на Васильевский… Не надо!! »
Однако угол Малого уже перед носом, а спасительные надежды на себя или на зрелость рассудка — смехотворны. И никакие позитивные силы не в состоянии удержать и вернуть обратно, к недобитому корыту.
Поэтому взлетаю черной птицею на третий этаж и кулаком стучусь в дверь к художнице Алисе — роковому моему человеку.
6
В Архангельской области вполне достаточно глухих звериных мест, пригодных для локальных зон заточения преступников.
Когда на втором году службы я попал в Кобылий Лес (почему-то так называли его заключенные), меня в обычном порядке проинструктировали касательно «Стой! Кто идет!», предупредительного выстрела вверх, ну и насчет, так сказать, «нормального» последующего выстрела в человеческую фигуру, соизволившую перевалиться через забор после преодоления внутренней контрольно-следовой полосы. В неофициальной части инструктажа «старшие товарищи» по службе настоятельно советовали не пытаться закуривать на вышке, поскольку, сняв варежки для извлечения огня, спасти руки от обморожения практически не представляется возможным. Имели место и другие всевозможные наставления относительно, например, световых и звуковых примет опасности, неосвещенные уставной бумагой, но наработанные долгой переходящей практикой солдата-охранника.
Не было лишь никаких рекомендаций по поводу состояния души в щекотливую секунду и сердечного посыла в момент поражения цели. Вероятней всего, это исходило из того соображения, что за «успешно проведенные боевые действия по защите Родины» полагаются 10 суток отпуска с выездом домой, а уж объяснять солдату все прелести такого поощрения нет никакой необходимости.
Что до местного охранного коллектива, то принимали меня (как нового бойца) на удивление приветливо и сдержанно. Один из дедов даже улыбнулся и похлопал по спине, потрескавшейся от морозов и труда лапой, после чего, дружелюбно зацепив тыльной частью сапога за позвоночник, компетентно заявил:
— Да ты не боись, в такой мороз ни одна сука не полезет.
Затем резко потемнело и пришло время первого выхода в караульную службу (без предварительных стрельб и «дневальств» по роте — они сентиментальны, что вредит истинной бдительности).
Чистый воздух любого зимнего леса всегда приносит людям таинственную бодрость и приподнятость в настроении (от сознания накапливаемого здоровья и свеже-привнесенных эмоций). На этот раз прозрачная красота и ректифицированное безмолвие, а также темные горизонты сосновых крон не вселяли ничего, кроме задавленного животе ужаса. Единственной спасительной зацепкой для приведения сердечных колебаний в установленную медициной норму являлась пол суеверная аксиома о том, что в самый первый выход судьба не догадается подбросить Настоящий Побег — это-де слишком оригинально.
Время остановилось лишь тогда, когда окончательно исчезла из виду долговязая фигура разводящего «прапора», а ночь пригласила стать ее единственным собеседником. Контуры лесса и дальние снежные отсветы отрешились от меня, как театральные декорации: их не было здесь, они придуманы были другой жизнью. Живыми остались только мрачно-желтые фонари, нависшие над нескончаемой длиной забора. «Что же так мало, ведь ничего не видно…», — попытался я выговорить вслух, чтобы оживить тишину пространства. Но звук не получился…
«О-го-го», — подумал я И не одобрил своего малодушия. Тогда попробовал захотеть курить, но чуть колышущиеся тени от шляпок фонарей не позволяли шевелиться, а только гулко двигался кадык и независимой дрожью позванивала шея…
Пришлось применить иной способ — методично себя застыдить. Это дало результаты,
