Мир фантастики 2014. На войне как на войне - Олег Макаровский

Что касается меня, то я в своей версии исхожу из предположения, что очагом революции стала именно Франция. Исходные данные те же самые: в 1774 году армия Спасшегося Царя разбита войсками Екатерины II. Возможно, Петр III не успел перейти Волгу, возможно, не сумел убедить Россию в том, что хочет управлять страной в интересах всех существующих сословий, а не только казаков и крестьян.

В любом случае, царь и его войско погибли – и, как это ни странно звучит для нас, остались в истории варварским мятежом на границе Азии и Европы.

Континент жил прежней жизнью. Екатерина продолжала отрывать куски от Турции и вместе со Старым Фрицом делила остатки Польши. В европейских столицах строились дворцы, податные сословия изнывали от налогов, а в храмах им объясняли, что другие отношения между людьми невозможны. Во французских салонах мыслители вроде Вольтера продолжали издеваться над церковниками и превозносить Разум, даже не догадываясь, какую мину они готовят для цивилизации. Великий и печальный английский мудрец Уильям Блейк тогда же говорил о демоне «Уризен» – «Твой Разум», но, как часто бывает с мудрецами, остался не услышан.

И вот мина взорвалась. Парижский парламент объявил себя настоящим парламентом, созвал депутатов из других провинций. Войска перешли к восставшим горожанам, и во Франции родилась республика Разума. Подмастерье мясника отрубил голову королю, ее надели на пику и поставили в центре города, назвав «цветком свободы». Скоро такие гнусные цветы взошли на площадях многих городов Европы.

– Адольф, пометь. Нарисуй голову на пике. С короной.

Адольф согласился, но ворчливо заметил, что, судя по нечестным нравам той поры, из короны вынули бы камни еще до казни.

«Царство Разума немедленно превратилось в диктатуру, как и должно было случиться. Отменена не просто религия, но также традиционные имена людей, месяцев и времен года. Прежнего инквизиционного индекса запрещенных книг больше не существовало. Зато появился список книг, обязательных для прочтения за год, и тот, кто их не читал, попадал в особую «читальную камеру» городской тюрьмы. Прежние «варварские» казни упразднились, их заменили огромным механическим молотом, разбивавшим головы приговоренных. Парижане называли его «национальной орехоколкой».

– Адольф, вот тут я его набросал. Не смейся, не то возьму твое сочинение и сам посмеюсь. В общем, нарисуешь эту гадость.

«Монархи испугались и в первые годы нового века во Францию вошли войска. Однако союзники действовали несогласованно, к тому же Царство Разума объявило тотальную мобилизацию и отбило нападение. Больше того, солдаты «разума и свободы» перешли границу и начали захватывать окрестные земли. Всюду отменялись прежние законы, аристократия и духовенство уничтожались, а самые униженные элементы привлекались к управлению.

Тогда монархи создали Священный Союз Порядка. Занятие наукой без лицензии, выдаваемой особой инстанцией, и даже учеба вне приходской школы были запрещены под страхом каторги.

– А я думаю, науку и образование запретили бы вообще, – заметил Адольф.

– Быть такого не может, – отмахнулся Александр. – Слушай дальше.

Тем временем генштаб «разумников» обратился к английским паровым машинам. На их основе были построены пароходы. Их опробовали на реках и озерах – а потом, в дни полного штиля, форсировали Ла-Манш.

– Адольф, здесь нарисуешь пароход. Как в музее. Только сделай его страшнее: пусть трубы будут выше, а колесо совсем огромным.

Английская регулярная армия и милиция графств были разбиты, рабочие мануфактур восстали в тылу – и Англия стала частью Царства Разума. Благодаря людским и фабричным ресурсам Британии «разумники» смогли отбить великий поход монархов 1815 года, в котором участвовал даже турецкий султан.

Война продолжалась, нравы ожесточались. Во Франции сажали в тюрьму за подарок ребенку в дни Рождества. В России мальчик был приговорен к каторге за то, что, играя в войну, попал в «плен» и крикнул друзьям: «Освободите меня!»

Александр замолчал. На душе от собственных фантазий стало так тоскливо, что захотелось вспомнить, как же все было на самом деле. Ведь не зная этого нельзя приниматься за альтернативную историю!

На самом деле он, конечно, знал: в реальной истории Европы все было так.

В середине лета 1774 года в порт Кенигсберга вошла небольшая эскадра из военных и торговых кораблей. На борту одного из них была императрица Екатерина, ее двор и некоторые аристократы, не принявшие милость победителей. Бегство оказалось столь поспешным, что императрица не успела захватить свои драгоценности.

Удивленный прусский король не мог принять причины столь быстрых успехов восставших. Ведь еще зимой из Петербурга приходили донесения о том, что бунт в заволжских степях будет подавлен, едва туда придут несколько регулярных полков. В действительности же полки после коротких схваток в полном составе перешли на сторону «степного царя».

Еще не сошел снег, а на Петербург через Москву рванулась армия, состоящая из конницы и конной пехоты. Страшнее и внезапных атак, и мобильной артиллерии, и таинственных пуль, поражающих чуть ли не за версту, был знаменитый Оренбургский Манифест. Текст был написан на русском и немецком, он гарантировал всем, кто покорится царю, милость, а при некоторых условиях и сохранение статуса. Документ был прост, ясен, понятен – и на фоне череды побед необычайно убедителен. Императрица не успела опомниться, как поняла: ей хватит времени лишь добраться до пристани.

Европа выжидала, не зная, как говорить со странным царем, поселившимся в Кремле, – столицей опять стала Москва. Но скоро пошли такие дела, что медлить стало невозможно. За два года до этого восточные земли Речи Посполитой от Двины до Днепра отошли к России. Бароны и князья ощутили тогда лишь моральную обиду: они лишились права вешать подданных, прочие феодальные удовольствия остались во всей полноте.

Тут, однако, выяснилось, что, кроме Оренбургского Манифеста, существует еще и Оренбургский Уряд, тоже написанный новым канцлером России – Юлиусом Вернером. По своей серьезности даже сравнение его с бомбой казалось недостаточным. Согласно ему, каждому землевладельцу оставалась лишь десятая часть прежних земель, остальные делились между крестьянством. Оброк оставался, но в размере «половины десятины»: двадцатой доли доходов крестьянского хозяйства. Сохранялась и барщина: три дня в месяц. Но и эти права остались лишь у феодалов, готовых принять документ без оговорок и изъятия.

Оренбургский Уряд содержал и другие, не менее серьезные статьи: в частности, обязанность фабричных заводчиков перевести всех работных людей в статус дольщиков. Но эта бомба пока еще ждала своего часа.

Пользуясь тем, что русских войск на западе страны не осталось, отряды князей и баронов, не жалея палок и веревок, принялись объяснять холопам, что Оренбургский Уряд никак не относится ни к Задвинью, ни к Полесью. Поначалу все шло гладко, и даже робкий король Станислав, не признавший Спасшегося Царя, послал в помощь князьям небольшие военные силы.

Но тут выяснилось, что армия в России сохранилась. Ее костяк составили прежние линейные полки – солдаты, кроме недавних рекрутов, решили к сохе не возвращаться. Интендантская часть серьезно улучшилась, кроме того, благодаря многочисленным вьючным лошадям, одноколкам и даже верблюдам, армия стала настолько мобильной, что ни один противник так и не сумел привыкнуть к ее скорости. От казачьих и башкирских сотен не могли скрыться даже лучшие мастера «наяздов», поэтому скоро и князья, и их каты болтались на конфискованных у них же веревках. Немногочисленная регулярная польская армия была уничтожена столь же быстро и легко.

Больше того. Безупречная работа интендантства в сочетании с жесткой дисциплиной дала неожиданный результат. С учетом выгод Оренбургского Уряда для земледельцев и большинства горожан неизбежные мелкие военные обиды оказались терпимыми. Причем, как скоро выяснилось, по обе стороны Буга, а немного позже и по обе стороны Вислы. Войска русского царя получали и проводников, и шпионов, и припасы, и даже добровольцев: столько, что из них можно было выбирать лишь по-настоящему необходимых. Не прошло и двух месяцев, как король Станислав проследовал по пути Екатерины.

Старый Фриц (на тот момент уже действительно старый) недолго злорадствовал над польскими новостями. Оказалось, что в сравнении с Оренбургским Урядом даже его просвещенные законы не столь уж идеальны – по донесениям полицейских агентов, в трактирах говорили именно так. Отчасти видя легкую добычу на востоке, отчасти от неясной тревоги, а главное – внимая мольбам курляндских баронов, он послал корпус с приказом взять под контроль «территорию разбоя».