Камо - Георгий Шилин

Но врач не нашел у Камо признаков психического расстройства.

И когда смотритель сообщил все это прокурору, явившемуся в замок на свидание со смертником, прокурор ничего не сказал. Он не удивился. Было такое впечатление, будто он ничего другого и не ожидал от Камо.

Прокурор прошел по коридору и остановился у дверей камеры. Надзиратель звякнул ключами и открыл скрипящую дверь.

Камо в это время сидел за столом, углубившись в газету.

Услышав позади себя шаги, он обернулся.

– Рад увидеть вас, господин прокурор.

– Может быть, вы, заключенный, имеете какие-либо претензии или просьбы?

– Нет, тут великолепно. Я только теперь в первый раз за всю свою жизнь понял, как тут тихо и удобно, понял и… оценил покой. Все, что полагается для осужденного к смертной казни, все это здесь имеется. Люди вежливые, обходительные, предупредительные. Голодом не морят и – даже наоборот – боятся, чтобы заключенные не голодали, даже… добровольно. Лично же я голодать не собираюсь, господин прокурор, ибо только теперь я понял прелесть аппетита.

– Может быть, вы хотели бы сделать какие-либо заявления… Ну, там – насчет завещания, писем… Пожалуйста, делайте.

– У меня есть только одно заявление, – вдруг решительно сказал Камо, – после того, как я буду повешен, пусть русское правительство отменит смертную казнь.

Прокурор изумленно поднял на него глаза.

– Нет, нет, – продолжал Камо засмеявшись, – я, конечно, шучу. – Он промолчал и добавил. – Право, прокурор, у меня нет никаких заявлений.

Установилась неловкая пауза. Потом Камо спросил:

– Вы пришли объявить мне, что сегодня я отправляюсь в бессрочный отпуск?

– Нет, совсем не то, – устало ответил прокурор.

– Гм… А что же?

– Видите ли, – пытаясь оживиться, продолжал прокурор, – у меня сейчас возникла полезная для вас мысль. Приближается трехсотлетняя годовщина существования царствующего дома… Еще полмесяца… Мы уже получили проект закона об амнистии. Я, видите, ли, не верю в вашу неисправимость. Дадут вам лет двадцать. Отбудете вы наказание где-нибудь в каторжной тюрьме, а потом… кто знает, может быть, вы и поймете всю прелесть мирной жизни… начнете все по-новому.

Изумленный и смущенный Камо уставился на него. Улыбка, веселость, подвижность – все исчезло. Он медленно отошел к столу, тяжело опустился на табурет и уставился в пол.

– Я этого не ожидал… не ожидал, – пробормотал он глухо.

Прокурор еще раз взглянул на него и молча вышел из камеры.

Месячный срок, установленный законом для представления смертного приговора на конфирмацию главнокомандующего Кавказским военным округом, близился к концу. Но приговор продолжал лежать в портфеле прокурора без движения. Прокурор находился перед возможностью нарушения закона. И тем не менее он все-таки медлил с его отсылкой.

Тяжкую ношу бумажки, таившей в себе судьбу человека, он чувствовал всегда и везде, будь то ложа театра, кафедра судебного зала или домашняя обстановка. Он не мог прийти ни к какому выводу. Его поразила эта невиданная противоположность в одном человеке: «Такое лицо, такие дела»…

Много раз он перечитывал приговор, пытался составить текст препроводительной бумажки на имя главнокомандующего – и не мог. Перо не подчинялось требованию закона. Еще через полмесяца – амнистия…

Перед тем как отправиться в Метех и объявить Камо свои соображения, прокурор долго расхаживал по кабинету, много курил, вынимал приговор, для чего-то перечитывал его и снова аккуратно возвращал в портфель.

Так и произошло: согласно амнистии 1913 года смертный приговор Тер-Петросяну был заменен двадцатью годами каторжных работ. Его перевели в каторжную тюрьму.

Впоследствии было учинено расследование по делу об отсрочке приведения в исполнение приговора. Расследование установило, что прокурор сознательно отступил от закона.

За это он снова был низведен в товарищи прокурора.

Так было закончено сложное и почти невероятное дело об уроженце города Гори, Тифлисской губернии, Семене Аршаковиче Тер-Петросяне.

Глава 11

Впрочем, закончилось только «дело», хранившееся многие годы в несгораемом шкафу тифлисского жандармского управления. Человек же, которому посвящено оно, остался жив. Он был только устранен из обстановки, позволившей ему продолжать путь.

Харьковская каторжная тюрьма, куда перевели Камо, оказалась надежнее Метехского замка. Быть может, он пробыл бы в ней до конца весь установленный срок заключения. Но серым мартовским утром 1917 года революция сорвала тяжелые замки с железных дверей каторжных камер. Камо вышел на свободу…

Волны революции, катившиеся по России в 1918 году, несли на своих гребнях и Камо. Из Боржома он мчался в Петроград. Потом его видели в Тифлисе, Баку. Время от времени он появлялся в Москве, и снова, минуя фронты, пробирался на юг, в Тифлис, опять в Баку, и обратно – в Москву.

В 1919 году он предложил Центральному Комитету партии проект организации в тылу белых целого ряда революционных актов, направленных к подрыву мощи противника. Там фигурировали взрывы арсеналов и заводов, вырабатывающих военные материалы, порча железнодорожных путей и мостов, поджоги интендантских складов, крушения воинских поездов.

В центре медлили с рассмотрением проекта Камо.

И только когда армия Деникина заняла Орел, Камо дано было разрешение осуществить проект.

В памяти его еще сохранился эпизод на Коджорском шоссе. Тогда экспроприация потерпела крушение только потому, что действия участников не были согласованы, роли недостаточно распределены.

Но где найти людей, которые могли бы не дрогнуть в самую грозную минуту?

Несколько десятков завербованных комсомольцев казались ему недостаточно стойкими людьми. Он пытался их экзаменовать, проверял их стойкость всеми способами и все-таки сомневался.

– Ну, предположим, вас накроют, начнут вам резать пальцы… нос… выпытывать сообщников, – устоите ли вы, чтобы не назвать имена товарищей?

– Этого не будет, товарищ Камо, пусть режут… В таком случае мы постараемся покончить самоубийством…

Иногда ему казалось, что эта молодежь действительно устоит и в ответственный момент с честью вынесет тяжкое испытание пыток.

Он отобрал сотню наиболее проверенных людей и отправился с ними на юг.

Они остановились в одном из штабов Красной Армии и, не раздумывая ни одной минуты, Камо отобрал из сотни своих комсомольцев одиннадцать человек, назначил руководителя, дал инструкции, планы и отправил их по назначенному маршруту. Путь комсомольцев лежал через лес, за которым был расположен фронт белых. В лесу они сделали привал.

Где-то в отдалении лопались выстрелы и глухо ковали воздух пушки.

Руководитель группы вынул кисет и закурил. Через три часа наступят сумерки, и они двинутся дальше.

И в тот момент, когда руководитель группы прятал в карман свой кисет, совсем близко захрустели ветви. Тишину разорвала свирепая ругань и лошадиное сопение. Все вздрогнули, повскакивали со своих мест. Кто-то крикнул:

– К оружию!

Но было поздно.

Всадники направили на комсомольцев винтовки. Семь человек подняли руки. Только четверо еще продолжали копаться в карманах, пытаясь высвободить револьверы. Одной комсомолке удалось поднять револьвер. Она выстрелила. Пуля не задела никого.

Всадник двинул на нее лошадь и сильным ударом приклада выбил из руки револьвер.

– Руки вверх, подлюга. Шпиены… И баба – тоже шпиенка… У-у, гадюка!

Всадников было человек двадцать. На них блестели погоны. Они быстро обезоружили комсомольцев.

И тогда начался суд.

– Расстрелять их, робя, и все! Гадюк таких в штаб вести не надо.

Руководитель группы побледнел. У него затряслась нижняя губа, и вдруг он повалился на колени.

– Да за что же хотите нас расстреливать? Что мы вам сделали? А? Товарищи… Господа. – Он не выдержал и заплакал.

В это время подъехал офицер.

– Что? Красные? А-а-а, – протянул он торжествующе, – попались, голубчики…

И заорал:

– Переходить фронт?! Шпионить?! Всех – на дерево… Всех до одного! Никому пощады! Слышите! Никому!

Он слез с лошади, передал поводья одному из всадников. Его глаза, сверкавшие на красном лице, не предвещали ничего доброго.

– К допросу! – скомандовал он. – Ты вот, – указал он на руководителя. – Ты зачем пробирался через фронт? – отвечай… – Федорченко, – приказал офицер одному из своих всадников, – приготовь вон там виселицы… Веревки есть? Ну, вот и хорошо… Одиннадцать штук, всех на деревья, и крышка… Пусть знают другие, что значит шпионство… Так вот, – продолжал он снова, обращаясь к руководителю группы, – я, пожалуй, подумаю и пощажу тебя… так и быть – вешать не буду, если только ты расскажешь мне все чистосердечно… Понял?

– А что вам надо знать? – упавшим голосом спросил руководитель группы.