Двор чудес - Ирина Владимировна Одоевцева

о нем вспоминаю все чаще,

Все печальнее с каждым днем,

И теперь я пишу балладу

Для него и о нем:

Плыл Гумилев по Босфору

В Африку, страну чудес,

Думал о древних героях

Под широким шатром небес.

Обрываясь, падали звезды

Тонкой нитью огня,

И каждой звезде говорил он:

«Сделай героем меня!»

Словно в аду, в пустыне

Полгода жил Гумилев,

Сражался он с дикарями,

Охотился на львов.

Со смертью не раз он встречался

В пустыне под небом чужим;

Когда он домой возвратился,

Друзья потешались над ним:

«А, Николай Степаныч,

Ну как веселились вы там?

И как поживают жираф и

Друг ваш гиппопотам?»

Во фраке, немного смущенный,

Вошел он в сияющий зал

И даме в парижском платье

Руку поцеловал:

«Я вам посвящу поэму,

Я вам расскажу про Нил,

Я вам подарю леопарда,

Которого сам убил».

Веял холодом страусовый веер,

Гумилев не нравился ей:

«Я стихов не люблю.

На что мне шкуры диких зверей?»

Когда войну объявили,

Гумилев ушел воевать.

Ушел и оставил в Царском

Сына, жену и мать.

Средь храбрых он был храбрейшим,

И, может быть, оттого

Вражеские снаряды

И пули щадили его.

Но приятели косо смотрели

На Георгиевские кресты:

«Гумилеву их дать – умора!»

И насмешка кривила рты.

«Солдатские. По эскадрону.

Кресты такие не в счет.

Известно, он дружбу с начальством

По пьяному делу ведет!..»

…Раз незадолго до смерти

Сказал он уверенно: «Да!

В любви, на войне и в картах

Я буду счастлив всегда.

Ни на море, ни на суше

Для меня опасности нет!»

И был он очень несчастен,

Как несчастен каждый поэт.

Потом поставили к стенке

И расстреляли его.

И нет на его могиле

Ни креста, ни холма. Ничего.

Но любимые им серафимы

За его прилетели душой,

И звезды в небе пели:

…Слава тебе, герой!..

1923

Стихи, написанные во время болезни

«Мне казалось всегда, что писатель…»

Мне казалось всегда, что писатель

Очень нужен на этой земле

И что я для Вас, мой читатель,

Как тепло, как еда на столе.

Но какое Вам, в сущности, дело

До того, что я стать хотела

Другом Вашим, опорой в борьбе,

Утешеньем в горькой судьбе.

Вот пишу я черным по белому,

По щемяще до слез сожалелому,

Без утайки и без прикрас,

Откровенно, как в смертный час, —

Обо всем, что я не сумела,

Как горела душа и болела,

Как томилась и как всецело —

Вами, с Вами, о Вас, для Вас.

«Помурлычь, Серокошка-Краля…»

Помурлычь, Серокошка-Краля,

Уложив на макушке ушки,

Помурлычь на моей подушке,

Отгони болезнь и печали.

С каждым вздохом глотаю бритву,

Ненавижу Блеза Паскаля

За его дурную «молитву

Об использовании болезни».

Что болезни еще бесполезней

И бессмысленнее страданья?

«До свиданья, ночь! До свиданья!»

Как шальные, кричат петухи.

В этот час таинственно-ранний,

В час томительных воспоминаний

Заклинаю страданье: – Исчезни!

И чтоб мне простились грехи,

Превращая болезнь в стихи.

1949

«– Вам надо уехать в Египет…»

– Вам надо уехать в Египет —

Вам вреден Париж весной,

Вам это совсем не по силам.

– Ах, доктор, старик смешной!

За окнами дождик сыплет

С упрямою косизной,

Как скучно лежать больной!

…А ласточки в теплом Египте,

В шуршаньи стотысячекрылом,

С мечтою на каждом крыле,

На север готовы лететь,

И Нил плодотворным илом

Разлился на целую треть.

– О, любите меня, любите,

Удержите меня на земле,

О, любите меня, любите,

Помешайте мне умереть!

1949

«Вот палач отрубил мне голову…»

Вот палач отрубил мне голову,

И она лежит на земле.

И ни золотом, и ни оловом…

Кончен спор о добре и зле.

И теперь уже, плачь не плачь,

Не пришьет головы палач.

Посмотри, какая красивая —

Косы черные как смоль.

А была гордячка спесивая,

Презирала бедность и боль.

Только как же?.. позволь, позволь!..

Если это моя голова,

Как могла я остаться жива?

И откуда черные косы

И глаза лукаво-раскосые?

И какая же я гордячка?

Вьются вихри. Несется конница,

Пол вздымает морская качка,

В лоб стучится, в сознанье ломится

Балаболка – ведьма – бессонница.

– Надоела! Которую ночь.

Убирайся отсюда прочь!..

Убирайся! Все это бред —

Уголек, залетевший из ада,

Лепесток из райского сада —

Никакой головы здесь нет.

Никакой головы. Ничего.

Беспощадно метет метелка,

Полнолунным светом звеня,

Выметая в пространство меня.

Дверь распахнута в праздничный зал,

Сколько там позолоты и шелка,

И гостей, и цветов, и зеркал!

В зеркалах отражается елка,

Оттого что всегда Рождество —

Вечный праздник на Божьем свете.

В хороводе кружатся дети.

Кто же