Репетитор - Георгий Исидорович Полонский

Давно я косу не плела.

А как плелась, бывало!

Струя к струе крест-накрест шла,

Рука не поспевала.

Давно я друга не ждала.

А как, бывало, ждали!

Аж брови, как перепела,

Крылами трепетали.

Давным-давно, давным-давно…

А сердце бьется все равно[1].

Ей аплодируют.

Спасибо, милые мои… не за что… А главное, некогда: сейчас первый звонок… (Вышла из учительской.)

Д и р е к т о р (подойдя к Мельникову). Откуда что берется, а? Ведь, оказывается, женщина! И глаза есть, и душа, и все, чему полагается быть… Знаешь, Илья Семенович, я полночи не спал, честно… Прошу тебя, старик: давай считать, что вчерашнего разговора у нас не было.

М е л ь н и к о в. Как это — не было? Как это — давай считать? Это так же нелепо, Николай Борисович, как если бы вернулась наша юбилярша и попросила: «Давайте считать, что ничего я не пела вам!»

Д и р е к т о р. Но она-то пела хорошо. А ты — плохо!

М е л ь н и к о в. Как умею.

Звонит первый звонок.

Д и р е к т о р. Нет, ты все-таки отрицательный тип! Несмотря на всю твою репутацию…

М е л ь н и к о в. Наконец-то. Я сам вел тебя к этой мысли, а ты артачился. (Вышел.)

Д и р е к т о р (взял в руки подсвечник). Почему эта штука здесь? Он говорил, что она не то бестужевская, не то полежаевская…

Н а т а л ь я  С е р г е е в н а. Это подсвечник Чаадаева.

Д и р е к т о р. Вот как? У моего парадного лежит булыжник, надо, чтобы Илья Семеныч взглянул: кажется, именно им Каин убил Авеля… (И засмеялся один.)

Н а т а л ь я  С е р г е е в н а. Не надо, Николай Борисович. Дайте, пожалуйста, я отнесу в исторический кабинет. Это подсвечник Чаадаева, вам любой, кто учился в этой школе, подтвердит… (Вышла.)

Второй звонок. Поворот круга ведет нас и  г р у п п у  д е в я т и к л а с с н и к о в, а также  Н а т а л ь ю  С е р г е е в н у  к историческому кабинету. М е л ь н и к о в  уже здесь. Наташа хотела обратиться к нему, но ее опередила  Л ю б а  П о т е х и н а.

П о т е х и н а. Илья Семенович, вы от папы моего ничего не получали? Никакого письма?

М е л ь н и к о в. Получил. И вот что попрошу ему передать…

П о т е х и н а. Не надо, Илья Семенович! Пожалуйста. Не надо ничего отвечать, не надо вообще обращать на это внимания.

М е л ь н и к о в. Не совсем понимаю…

П о т е х и н а. Ну если вы как-то ответите, он еще три письма напишет. Это ужас! Когда с ним говоришь устно, он неплохой… а вот в письмах этих… Вы извините его, Илья Семенович!

М е л ь н и к о в. Это не он, это ты просишь извинить его?

П о т е х и н а. Да…

М е л ь н и к о в. Понятно теперь. Иди на место. Забудь, не думай об этом.

П о т е х и н а. Спасибо вам… (Отошла к своей парте.)

Мельникова задержала Наталья Сергеевна. Передает подсвечник.

Н а т а л ь я  С е р г е е в н а. Во-первых, вот! Его место — здесь, а не в учительской, верно? А во-вторых, пустите меня на урок.

М е л ь н и к о в. Это еще зачем?

Н а т а л ь я  С е р г е е в н а. Не нужно ничего спрашивать, пустите — и все. Я специально пришла раньше своих часов!

Иронически-смущенно пожав плечами, он пропустил ее впереди себя, и ребята встретили ее приветствиями по-английски:

— Гуд монинг!

— Уэлкам!

— Хау ду ю ду?

— Кам хиа!

Стоя, 9-й «В» встречает обоих учителей.

М е л ь н и к о в. Садитесь. Ну-ка потише… (Снял с руки часы, положил перед собой. И рядом — медный подсвечник.) В прошлый раз мы говорили о Манифесте семнадцатого октября… Говорили про обманчивую сладость этого царского пряника… О том, как вскоре его заменили откровенным кнутом… О начале первой русской революции. Повторим это и пойдем дальше. Сыромятников!

С ы р о м я т н и к о в (сильно удивлен). Чего?

М е л ь н и к о в. Готов?

С ы р о м я т н и к о в. Более-менее… Идти?

М е л ь н и к о в. И поскорей.

Делая учителю дорогостоящее одолжение, Сыромятников вышел к доске.

Мы слушаем.

С ы р о м я т н и к о в. Значит, так… Политика царя была трусливая и велоромная.

М е л ь н и к о в. Какая?

С ы р о м я т н и к о в. Ве…велоромная!

М е л ь н и к о в. Веро-ломная. То есть ломающая веру, предательская. Дальше.

С ы р о м я т н и к о в. От страха за свое царское положение царь, конечно, выпустил манифест. Он там наобещал народу райскую жизнь…

М е л ь н и к о в. А точнее?

С ы р о м я т н и к о в. Ну свободы всякие… слова, собраний… Все равно он ничего не сделал, что обещал, — зачем же брехню-то пересказывать?

Этот скоморох имеет успех. Даже Наталья Сергеевна давится от хохота.

Потом царь показал свою гнусную сущность и стал править по-старому. Он пил рабочую кровь… и никто не мог ему ничего сказать…

М е л ь н и к о в. Все?

С ы р о м я т н и к о в. Можно добавить. После Петра Первого России вообще очень не везло на царей, — это уже мое личное мнение!

М е л ь н и к о в. Вот влепишь ему единицу… а потом из него выйдет Юрий Никулин, и получится, что я душил будущее нашего искусства.

Очередной поворот круга или перемещение классной доски на колесиках уводит нас с этого урока в дирекцию. Д и р е к т о р  говорит по телефону.

Д и р е к т о р. Нет, вы видите, до чего он меня довел? У него у самого седые вихры, а я звоню вам, словно мамаше особо беспокойного семиклассника! Серьезно, Полина Андреевна, золотко, не могу понять его! Ему что, не нравится наша Галактика? Или он вправду нездоров? Говорил, да, но что-то невнятное… Общее состояние, дескать. Вот видите, а вам не жаловался… А с кем он общается в последнее время, что читает? Потому что он ведь такой тип — я же знаю, — на него и книжка может повлиять… Мы с вами просто прочтем, а у него пойдет какая-нибудь цепная реакция, как в ранней юности только бывает… Что-что? «Нос» Гоголя?.. Вы не шутите? «Нос» Гоголя… Не понимаю, нет. Но я помню, между прочим, что у Гоголя были какие-то психические отклонения. Зачем это нам с вами нужно? А еще один деятель, которым он увлекается… этот Чаадаев — вообще был объявлен сумасшедшим, официально! Впрочем, это царь его таким объявил, и я не хочу сказать, что согласен с Николаем Первым… Послушайте, о чем мы вообще говорим?! А все ваш одаренный сыночек, из-за него мозга за мозгу заходит!

Входит  С в е т л а н а  М и х а й л о в н а. Какой-то копотью испачкан у нее лоб.

С в е т л а н а  М и х а й л о в н а. Николай Борисович, пойдемте со мной, пожалуйста.

Д и р е к т о р. Сейчас, сейчас… Вот святая, сущая правда: жениться, и как можно скорей! Но это большая тема, мы сейчас все равно ее не охватим с вами… Но я включусь, я вам обещаю… А сейчас ко мне пришли… я еще позвоню, договорились? Нет-нет, обязательно включусь! Берегите здоровье, голубушка. Привет! (Отдуваясь положил трубку.) Что случилось?

С в е т л а н а  М и х а й л о в н а. ЧП!

Вновь поехал либо круг, либо классная доска — чтобы вернуть нас на урок истории. Теперь отвечает  Б а т и щ е в.

Б а т и щ е в. Вместо решительных действий Шмидт, посылал телеграммы Николаю Второму, требовал от него демократических свобод. Власти успели опомниться, стянули в Севастополь войска, и крейсер «Очаков» был обстрелян и подожжен. Шмидта казнили. Он пострадал от своей политической наивности и близорукости.

М е л ь н и к о в.