Репетитор - Георгий Исидорович Полонский

Как бежал он от них, беззвучно вопя, а за ним гналась живая, яростная мочалка — такая же, как у Чуковского в «Мойдодыре», только ее составляли пчелы! Маленький директор бежал к маме, но попадал в свой взрослый кабинет… Там сидел весь педсовет, и вот, увидев зареванного, на глазах опухающего дошколенка, учителя начинали утешать его, дуть на укушенные места, совать апельсины и конфеты; они позвали школьную медсестру, та затеяла примочки, а Мельников будто бы говорил: «Терпи, Коленька… Спартанцы еще не такое терпели… Рассказать тебе про спартанского царя Леонида?»

И директор, весь в зеленке, переставал реветь на коленях у Мельникова!

Сны часто советуют понимать наоборот. Конечно, в жизни у них у обоих хватало своих «пчел» и «укусов», но в эту пятницу Мельников устал отбиваться от них и ходил по этому кабинету, ожидая помощи. А директор, не умея помочь, страдал искренне. Чем поможешь в такой непростой, туманной, ускользающей от определений беде? Не станешь же, в самом деле, толковать о спартанцах, этих античных чемпионах выносливости…

Д и р е к т о р (элегически). Историк… Какой я историк? Я завхоз, Илья! Вот достану новое оборудование для мастерских — радуюсь. Кондиционеры выбью — горжусь! Иногда тоже так устанешь… Мало мы друг о друге думаем. Вот простая вещь: завтра — двадцать лет, как у нас работает Светлана Михайловна. Двадцать лет человек днюет и ночует здесь, вкалывает за себя и за других… Думаешь, кто-нибудь почесался, вспомнил?

М е л ь н и к о в. Ну так соберем по трешке… и купим ей… то самое чучело бобра!

Д и р е к т о р. Надоели мне твои шутки.

М е л ь н и к о в. Вот и дай отпуск.

Д и р е к т о р. Не дам!

М е л ь н и к о в. На три недели. А если нельзя — освобождай совсем к чертовой матери! Вот тебе два заявления! На выбор.

Д и р е к т о р. Ах, вот до чего ты тут додумался… Куда ж ты пойдешь, интересно?

М е л ь н и к о в. В музей хотя бы. Научным сотрудником.

Д и р е к т о р. А ты что думаешь — в музеях экспонаты не меняются?

М е л ь н и к о в. Я так не думаю.

Д и р е к т о р. Так какого рожна…

М е л ь н и к о в. Там публика случайная, приходит раз в жизни; там столько всего для глаза, что в этом уже не ищут смысла…

Д и р е к т о р. Меня твои объяснения не устраивают!

М е л ь н и к о в. Да? А учитель, который перестал быть учителем, тебя устраивает?

Д и р е к т о р. Но-но-но… Как это «перестал»?

М е л ь н и к о в. А вот так! Сеет «разумное, доброе, вечное», а вырастает белена с чертополохом!

Д и р е к т о р. Так не бывает. Не то сеет, стало быть.

М е л ь н и к о в. Точно! Или вовсе не сеет, только делает вид, по инерции… А лукошко давно уж опустело…

Д и р е к т о р. Хватит! Устал я от аллегорий… Мура это все, Илья! Кто у нас учитель, если не ты? И кто ты, если не учитель?

М е л ь н и к о в. Отпусти меня, Николай Борисович! Честное слово… Могут, в конце концов, быть личные причины?

Д и р е к т о р. Оставляй свое заявление! Ступай в отпуск… в музей… в цирк… У меня давление, кажется, подскочило…

Выходит и почти сталкивается в дверях с  Н а т а л ь е й  С е р г е е в н о й, у которой два портфеля в руках.

Вы ко мне?

Н а т а л ь я  С е р г е е в н а. Нет, не к вам.

Д и р е к т о р. Это хорошо… с одной стороны: я, знаете, вымотан. Но, с другой стороны, это жалко. До завтра! (Уходит.)

Пауза.

М е л ь н и к о в. Спасибо, что дождались… Наташа! Я хотел спросить: вы почему пошли в педагогический?

Н а т а л ь я  С е р г е е в н а. Честно? Да вы ж наверняка знаете почему… Перед глазами были вы — я равнялась на вас…

М е л ь н и к о в. Ох, какое сильное заявление! Пугающее даже… А я-то надеялся…

Н а т а л ь я  С е р г е е в н а. На что?

М е л ь н и к о в. Что с вами можно отдохнуть от ответственности… Черта с два! (Отобрал у нее свой портфель, дотронулся до ее волос — благодарно, но как бы рассеянно…)

И они вышли.

А в 9-м «В» задерживались в этот час после уроков  н е с к о л ь к о  ч е л о в е к. К их сознательности взывала  С в е т а  Д е м и д о в а, комсорг.

Д е м и д о в а. Ребята! Ну давайте же поговорим! Сыромятников, тебя никто не держит, иди! Или сядь и молчи…

С ы р о м я т н и к о в (почему-то с кавказским акцентом). Нэ могу, дорогая! Пэсня остается с чэловэком, пэсня нэ прощается со мной!

По аэродрому, по аэродрому

Лайнер пробежал, как по судьбе…

У  Б а т и щ е в а  и  Р и т ы — свой, от всех обособленный разговор. Похоже, что Костя успешно развлекает ее: она покатывается со смеху.

Ч е р е в и ч к и н а  ест бутерброд. П о т е х и н а  не теряет времени — переписывает с чьей-то тетради. О г а р ы ш е в а  и  Г е н к а  сидят порознь, одинаково хмурые. Сыромятников добросовестно исполняет песню «Проводы любви».

Д е м и д о в а. Ну что, мне больше всех надо? Я не могу одна высосать из пальца весь план работы! Давайте поговорим, ну!

Б а т и щ е в. Записывай, так и быть! Мероприятие первое: все идем к Наденьке Огарышевой… на крестины!

О г а р ы ш е в а (вскочила, смотрит на него с отвращением). Отмочил, да? И доволен?! И никто тебе не обломает рога?! (Замахнулась портфелем, но Костя увернулся; Надя выбежала вон.)

Б а т и щ е в (огорченно). Взбесилась, что ли? Шуток не понимает…

Д е м и д о в а. Те еще шуточки! Человеку и так сегодня досталось — надо было добавить?

Б а т и щ е в. А пусть не лезет со своей откровенностью! Мало ли что у кого за душой — зачем это выкладывать в сочинении? Счастье на отметку… Бред.

Г е н к а. А сам ты что писал?

Б а т и щ е в. Разумеется, не лез в эту тему, не исповедовался. Я тихо-мирно написал три листика — как базаровы ушли от кирсановых, но не дошли до рахметовых…

С ы р о м я т н и к о в. А я, кажись, эпиграф припаял не туда, куда надо. Из этого… из Вознесенского:

Все прогрессы реакционны,

Если рушится человек!

Риточка, это куда надо было припаять?

Р и т а. К твоему лбу, Толик! Закажи татуировочку…

Г е н к а. Да… Получается, что Батищев прав: из-за той темы одни оказались дураками, другие — подонками…

Ч е р е в и ч к и н а. Почему? Чего ты ругаешься?

Д е м и д о в а. Но мы же не для этого собрались, Шестопал! Давайте же поговорим серьезно!

Г е н к а. Сядь, Света. Ты хороший человек, но ты сядь… Я теперь все понял: кто писал искренне, как Надька, — оказался в дураках, над ними можно издеваться… А кто врал, работал по принципу «У-два», тот подонок. Простой расклад.

Р и т а. А что такое «У-два»?

Г е н к а. Первое «У» — угадать, второе «У» — угодить… Когда чужие мысли, аккуратные цитатки, подготовленные дома… Вот Эллочка, я видел, взяла эпиграф из Маркса: «Ваше представление о счастье? — Борьба»… У них общее представление — у Эллочки и у Маркса…

Ч е р е в и ч к и н а. Ну и что? Тебе-то какое дело?

П о т е х и н а (все переписала). Демидова, уходить можно уже?

Д е м и д о в а. А не я веду собрание — вон у Шестопала спрашивай… Ген, ты конкретно можешь что-нибудь предложить?

Г е н к а. Разойтись я предлагаю. Все уже ясно, все счастливы…

С ы р о м я т н и к о в.

Вот и все, что было…

Вот и