Тезей - Валентин Проталин

Тезей повернулся к Одеону.

- На побегушках он был, - ответил Одеон, улыбнувшись, - во время таинств служил чтецом, по ночам состоял при шкурах и кубках, мыл посвященных, обмазывая их грязью и отрубями, напоминал, когда после очищения следует произнести "Бежал зла, нашел благо". Всегда похвалялся, что сам может это протрубить звонче, чем кто бы то ни было. Водил по городу бесноватых вакханок в укропных и тополевых венках. Зажимал в кулаке пару откормленных полозов и потрясал ими над головой. Вопил "Эвоэ-сабоэ", приплясывал, выкрикивал в такт "Гиэс-аттес-аттес-гиэс". Старые бабки умилялись, называли его запевалой, вожатым и плющеносцем.

- Еще раньше, в школе, готовил чернила, отмывал скамейки и подметал за дядьками, - добавил Мусей.

- Однако мне тоже приходилось наниматься в поденщики и убирать чужое то маслины, то смокву, то виноград, - решил вступиться за Клеона Одеон.

- И в окружной список граждан его все-таки вписали, - заметил со своей стороны Мусей. - И знаний он постарался набраться... Только, по-моему, усмехнулся он, - кое-каких сведений лишь нахватал - то там, то тут, у него от этого лишь шум в голове.

- И теперь вот Клеон - водитель народа, - заключил Менестей все также пренебрежительно.

- Но он же твой друг, - прямо заметил Менестею Мусей. - Вы же с ним постоянно шепчетесь по углам.

- Мало ли, с кем я шепчусь, - невозмутимо возразил Менестей, - я сам себе друг... А теперь вот, - он сбавил тон и произнес почти заговорщически, - друг нашему Тезею, и хочу, чтобы он стал другом афинского народа.

- И потому надо с этим народом пошептаться, - не отставал от Менестея Мусей.

- Ты говори с народом открыто, а я пошепчусь, - отвечал Менестей. Посмотрим, у кого лучше получится. Думаю, шептанье не унизит потомка Эрехтея, - добавил он не без высокомерия.

- Надо все-таки познакомиться с Клеоном, - решил Тезей.

- Кто он такой, чтобы с ним вступать в переговоры, - скривился Мусей.

- Кланяться вчерашнему дню, - разумно ли это, - поддержал это возражение и Одеон.

- Можно подумать, что вы живете в завтрашнем, - отрубил Тезей.

- Сказано мудро не по годам, - восхитился Менестей. - Сразу видно, что ты дитя богов.

- Беспризорное дитя богов, - усмехнулся Тезей.

Последнее Менестей как бы и не расслышал.

- Значит, я приведу к тебе моего друга? - спросил он, поглядывая на Мусея и Одеона. - Правда, что не худо его приручить.

- Обязательно приводи, - сказал царь.

На утреннюю трапезу со знаменитой гостьей Менестей не остался: дал понять, что так сразу не станет злоупотреблять благосклонностью вновь обретенного царствующего сородича...

- Все-таки он старая лиса, - не удержался Мусей, когда Менестей их покинул.

- Но еще желающая места повыше в Афинах, - добавил Одеон.

- Други мои, - обратился Тезей к Мусею и Одеону, - человек, который хочет места повыше, будет стараться изо всех сил. А кто ничего не хочет, тот и делать ничего не станет... Только болтать.

- Конечно, ты распорядился по-царски, - заметил Мусей со вздохом, однако не угодить бы охотнику в капкан лисы.

- Не пугай, твои пророчества, как выяснилось, рассчитаны на слишком отдаленное время, - беспечно рассмеялся Тезей. - Ты дальнозоркий. Там, где ты видишь, нас уже и не будет.

После ухода Менестея к мужчинам присоединились Лаодика и Герофила. Вином и пищей все они подкрепились наскоро, так как Одеон пригласил их к себе в храм. К храму молодая компания проследовала той же короткой дорогой, которой однажды ночью шел Тезей, не ведая того, на встречу с Ариадной. Храм вновь показался ему старчески осевшим в землю. Два ряда высоких кипарисов с двух его сторон нарядностью и стройностью своей подчеркивали преклонный возраст этого священного строения.

- И вправду, надо возводить Дионису новый храм, - сказал Тезей.

Их ждали. У входа в храм стояли жрецы в свежих длинных свободных хитонах, ничем не подпоясанных. Эвн, верховный жрец - иерофант - в пурпурном, остальные - в белых. Перед ступенями, поднимающимися к колоннаде, была поставлена посудина с водой, куда каждый из пришедших окунул руку, чтобы очиститься перед тем, как войти внутрь святилища. И тут же двое молодых жрецов лавровыми ветвями принялись смахивать пыль со ступеней храма. Каждый из пришедших рукой, очищенной водой, притронулся к дверному кольцу, приобщаясь тем самым к дому божества. Света внутри храма было мало, особенно входящему с улицы, из-под солнца; смутно просматривались дары, расположенные вдоль стен: массивные кубки, бокалы и чаши позолоченные, серебряные и позолоченные маски, позолоченные же деревянные курильницы, фигуры дев на подставках, кушетки, складные стулья. Затем привыкшие к полумраку глаза различали уже все вокруг... Вперемежку висело и стояло оружие. И тут же рядом с военным снаряжением на инкрустированных столиках лежали ожерелья, женские украшения, кольца. А между ними - маленькие головки львов, фигурки коней, грифов и всяческих рыб. Побудешь здесь, и становится понятно, отчего жрецы не любят внутрь святыни пускать посетителей. Особенно, когда приходят сразу помногу. Благочестие благочестием, а так и подмывает человека стянуть что-нибудь со столика или из темного священного уголка и в складках одежды вынести в грешный мир. И то сказать, как ни раскладывай дары, не выходит порядка. Такие они разные. Подстать дарителям. И если собрать дарителей вместе, вряд ли они о чем-либо смогли бы договориться. Не таков ли и весь греческий мир, если вглядеться, где сколько греков, столько и Греций. Ни на одну меньше.

Среди даров высилась фигура бога в венке из плюща. В одной руке у него был тирс, в другой чаша. С вином, надо полагать. Наверху, где голова Диониса, храмовая полутьма рассеивалась. Поэтому голова бога с выпученными глазами и с толстенькими рожками над висками смотрелась как бы отдельно, самостоятельно.

Одеон, единственный из жрецов, оставался без ритуального хитона, но и он внутри храма примолк и подтянулся, и не переглядывался мельком, как остальные гости друг с другом, рассматривая те или иные дары.

Гостей повели дальше. Обогнув божественную фигуру, они вышли через другие ворота во внутренний двор священного участка. Двор выложен каменными плитами. А по бокам и кое-где внутри этой дворовой площадки, куда в специальные рвы и ямы в достатке была завезена хорошая земля, рос виноград, образуя с двух сторон широкие зеленые ограды. Посередине врыта старая деревянная колода - бесхитростный, древний, еще один кумир бога. Двор обрывался широким спуском к берегу Иллиса - тоже с рядами виноградника, заметно дичающего среди высоких сосен, платанов и лавров. Виноград и плющ забирались на самые верхушки деревьев. Чтобы разглядеть, далеко ли залезли лозы, надо было задирать голову.

Здесь увидели наши молодые люди довольно пеструю толпу мужчин и женщин. Два храмовых прислужника, наряженные лесными сатирами, с аккуратными и мягкими козьими шкурами за спинами, с полными мехами в руках, наливали в чаши вино и по очереди подносили каждому из гостей. Отплеснув положенное богу, гости поднесенное выпивали. Здесь жрец, глашатай храма, пространно приветствовал Герофилу и затем, начиная с Тезея, чуть менее пространно воздал должное достоинствам остальных его спутников. Ударили тимпаны, засвистели мужские и женские флейты. Две овечьи туши висели на вертикально вбитых в землю длинных и толстых палках, рядом, уперев одним концом в землю и несколько наклонив вперед, церемониальные палки держали двое прислужников. Кровь из овечьих туш была заранее спущена. Двое других работников быстро и аккуратно острыми медными ножами повисшим на палках животным взр зали животы, ладонями отстраняя шкуры, просунули руки внутрь. Отработанными плавными толкающими движениями принялись отделять шкуры от туловищ и, понимая, что за ними следят множество глаз, вскоре под одобрительные возгласы сняли эти шкуры с овец, словно хитоны.

Затем практически мгновенно другие несколько человек разделали туши. И вот куски мяса, нанизанные на медные прутья, уже несут к раздуваемым углям кострищ. И отдельно - к пылающему очагу бога.

Тезея с компанией усадили за стол, полный яств: и рыба, поджаренная на углях, с подливой, блюда с холодными тушеными почками, куски кур навалом, кровяная колбаса, полопавшаяся на жарких сковородках, колбасы, приправленные медом, оладьи с тертым сыром, студни, винегрет с тмином, бобы в соусе, фиги, зелень...

- Не забывают дарители, несут богобоязненно и обильно, - рассмеялся Мусей, глядя на убранство стола.

- Несут, - согласился Эвн, - кульками и кусками, а это все, - он охватил взором стол и кивнул в сторону костров, - из других закромов.

За стол с гостями сели трое: сам верховный жрец, Одеон и, рядом с ним, еще один - молодой человек, в котором для служителя бога не хватало основательности, был он подвижен, резок, размашист в движениях, изменчив в лице. Остальные, кроме тех, кто под наблюдением храмового глашатая трудились, чтоб за столом был неизменный достаток, теснясь, расположились за другим большим столом.