Моше и его тень. Пьесы для чтения - Константин Маркович Поповский

которую я потерял когда-то в парке… (Неожиданно всхлипнув, закрывает лицо руками).

Анна: Значит… Значит… Это ты?.. Ты?

Этингоф: Да, да… Это я, это я… Мне было тогда пять лет, и шел снег… Ты помнишь? Помнишь?

Анна: Не может быть… Неужели, это ты?

Этингоф: Это я, это я… Помнишь?…Шел снег, и было уже совсем темно… Я сидел на санках, и моя няня тащила меня по этому снегу… Мне кажется, у меня все помутилось в голове… Иди сюда… Мне надо посмотреть… Покажи мне, покажи…

Анна: Что? Что?

Этингоф: Вон там… там… Да повернись же… Еще, еще… А теперь подними платье…

Анна: Мне кажется, это будет не совсем прилично.

Этингоф: К черту приличия… Там, на левом бедре, у тебя должен быть штампик… Такой маленький… Шестигранный… С буковками.

Анна: Боже мой!.. Откуда ты это знаешь?.. Это невероятно, невероятно!.. Я родилась с этим маленьким штампиком…

Этингоф: Боже мой!.. Это ты! Ты!.. Я сейчас умру. Умру!.. Там были такие маленькие буковки… Буковки и еще циферки…

Анна: Да, да… Там написано, написано…

Этингоф (быстро): Подожди, я скажу сам!.. Там было написано ГОСТ и еще циферка пять, циферка шесть и циферка девять…

Анна: Ах! (Опускается на стул, прижимая руки к груди, негромко). Не может быть!

Этингоф (опускаясь на диван, негромко): Не может быть…

Долгая пауза. Этингоф и Анна смотрят друг на друга.

Этингоф (негромко): Я так и знал… Стоило тебе войти, как я сразу подумал, что это ты.

Анна: Не может быть, чтобы сразу.

Этингоф: Почти, почти… Я подумал, какое знакомое лицо.

Анна: Зачем же тогда ты хотел меня выгнать, если знакомое?

Этингоф: Гусеничка моя!.. Ну, зачем, зачем нам вспоминать теперь какие-то недоразумения?.. Лучше давай вспомним что-нибудь приятное… Ты ведь не забыла?.. Была зима и нянька везла меня на санках, а я держал тебя в своей руке, чтобы ты не замерзла… Господи! С тех пор прошло столько лет, а я вижу все, как будто это было только вчера…Снег. Фонари. Скрип санок.

Анна: И этот противный карман, где была целая куча крошек!

Этингоф: И где я заворачивал тебя в носовой платок, потому что ты была совершенно голая!

Анна: Представляю себе, как ты радовался.

Этингоф: Не скрою. Зачем?.. Ты будила во мне фантазии… (Поспешно). Но не такие, не такие… А воздушные, воздушные.

Анна: Интересно, почему все мужчины говорят всегда одно и то же?

Этингоф: Не все, не все!.. Только один я и больше никто… Ну, подумай сама, радость моя, разве кто-нибудь любил тебя сильнее, чем я?.. А как я страдал?.. Как я страдал в разлуке! Один. Лицом к лицу с этой ужасной Фридой Марковной, так что даже ангелы, пролетая надо мной, говорили – о, этот бедный, бедный, бедный Этингоф!

Анна: Бедный, бедный Этингоф…

Этингоф: Бедный, бедный Этингоф…

Анна: Бедный, бедный, Этингоф…Господи, что с тобой?

Этингоф (схватившись за сердце): Пустяки… Пустяки… Мне просто немного душно, вот и все…

Анна: Тебе что-нибудь дать?.. Что-нибудь принести?

Этингоф: Ничего. Ничего… Сейчас все пройдет… Надо только немного полежать… (Ложится, протягивая Анне руку). Сядь, сядь со мной…

Анна (взяв Этингофа за руку и присаживаясь рядом): Я тут, я тут…

Небольшая пауза.

Этингоф (негромко, издалека): Как все-таки смешно… Когда я был моложе, то думал, что мир бесконечен и у меня вряд ли хватит сил, чтобы обойти его из одного конца в другой… Но прошло время и я убедился, что мир со всеми своими чудесами легко умещается в одном случайном взгляде или в одном не к месту оброненном слове, которое расслышит далеко не всякое ухо…(Смолкает).

Анна: Да, да… Только не волнуйся, не волнуйся. Все будет хорошо… Вот увидишь… Увидишь…

Долгая пауза.

Анна сидит, держа в своих руках руку Этингофа.

Из кладовки вновь появляется Бог. В руке его – почти пустая банка варенья. Он останавливается возле лежащего и какое-то время молча стоит рядом, вглядываясь в его лицо.

Анна: Он умер.

Бог: Не слепой. (Взяв руку Этингофа, ищет пульс, затем возвращает руку на место). Как видишь, это было совсем несложно.

Анна: Да.

Бог: Хочешь варенья?

Анна: Нет.

Бог: Глупости. Попробуй.

Анна: Я не хочу.

Бог: Ну, как знаешь. (Идет по сцене, доскребывая остатки варения).

Пауза.

(Поставив пустую банку на стол). Признаться, меня всегда удивляло, что человек всегда представляет себе смерть в виде какого-нибудь ужаса с косой или черепом, тогда как на самом деле она выглядит вполне безобидной, вполне домашней и ничуть не похожей на другие смерти… К одному она приходит в виде какого-нибудь грязного платка, к другому, как детский воздушный шарик, а к третьему как маленькая пластмассовая куколка с голубыми глазами… Смерть у каждого своя, вот почему она заявляет о себе не откуда-то извне, а из глубины твоей собственной жизни, так что, пожалуй, не будет преувеличением сказать, что ты сам есть своя собственная смерть, которая приходит, чтобы вернуть тебя самому себе… (В сторону лежащего). Слышишь меня, Этингоф?

Анна: Он умер

Бог: Безусловно. И при этом именно так, как хотел. Слегка небрежно, немного с вызовом и с таким выражением лица, как будто ему опять удалось сделать единственно верный шаг, оставив с носом всех своих недоброжелателей. (Отходя от дивана, негромко). Пожалуй, мне следовало бы познакомить его с одной умной вещью. Всего только несколько слов о том, как однажды ученики привели к равви слепого и спросили его – кто виноват в том, что он слеп, этот бедный человек – может быть, это вина его родителей, за грехи которых он пострадал? Или, может быть, он сам получил по заслугам за свои собственные грехи?.. Но равви ответил им – ни то, и не другое, дети мои, ни то и не другое… Знайте, что все что случилось, случилось только для того, чтобы в нем проявила себя слава Божья!.. (Этингофу). Ты меня слышишь, Этингоф?.. Божья слава…

Анна: Он умер.

Бог: Разумеется… Но все же не настолько, чтобы не понимать того, что я говорю… (Кричит неожиданно и громко). А я говорю, что он сам есть эта самая Слава, которую почти не отличить от его собственной жизни!.. Слышишь меня, Этингоф?.. Ты сам есть слава Божья… И ты, и весь этот ужас, вместе с этим дымом, и этой сажей, и этим отчаяньем, от которых никуда не деться, пока не пройдешь до конца весь путь… Неужели, это так трудно понять, сынок, что ты проходишь через это, как проходят через свою собственную жизнь? Словно Моше, который шел когда-то через Чермное море, веря, что ни одна капля не замочит его ног?.. Ах, Этингоф, Этингоф!.. Неужели ты и правда думаешь, что Бог может упустить из своих расчетов хотя бы одну душу, бредущую от рождения к смерти?.. Хотя бы одну душу беременную смертью, которую ты несешь в себе,