Дети ржавчины - Михаил Тырин

Через минуту Лера принесла кружку чая и бутерброд с моим баварским сыром. Умница. Чувствует, что ужинать я отказался только от усталости, а на самом деле голоден, как волк. Надо будет завтра обнять ее, сказать что-нибудь хорошее. Она так это любит. Не забыть бы только. Скорее всего забуду, как всегда.

- Олежек, - я увидел, что она очень смущена. - У меня туфли совсем протерлись. А я как раз нашла недорогие. Мне половину денег мама дала, а остальные я, если можно...

- Нет, нельзя, - остановил я ее. Затем поставил пустую кружку на пол и свалился на подушку, на лету закрывая глаза. - Завтра отдашь маме ее половину, потом возьмешь в моем столе деньги и купишь все, что надо.

- Мне только туфли, - обрадовалась Лера. - Я как раз нашла дешевые, хорошие...

- Не надо "дешевые хорошие". Купи просто хорошие, - я уже начал засыпать. - Все, я сплю. И ты ложись.

- Сейчас лягу, только рубашки достираю.

Она погладила меня по руке и вышла. Я услышал, как плещется вода в ванной. Лера стирала мне рубашки. Надо будет все-таки похвалить ее завтра.

Я часто ловлю себя на мысли, что несправедливо равнодушен к ней. Я почти не замечаю женщины, которая ждет меня допоздна над кастрюлями с остывшим ужином, которая встает на час раньше, чтоб приготовить завтрак и почистить мне ботинки, бегает с тяжелыми сумками по магазинам, избавляя меня от всяких домашних проблем. Которая, наконец, просто любит меня - искренне и бескорыстно.

А между тем, я обязан ей не только завтраками и всегда чистыми рубашками.

Через некоторое время после гибели Надежды я остался совсем один. Это произошло, когда всем надоело приходить ко мне. Странно, но до этого я даже не предполагал, каким мучительным может быть одиночество. Человек-одиночка представлялся мне независимой, немного загадочной фигурой со своим тайным миром. Оказалось, что фигура эта вовсе не загадочная, а просто жалкая, и ничего более. Это я узнал по себе.

Одиночество навалилось на меня во всей своей неприглядности. Я не хотел возвращаться домой после работы. А возвращаясь, трепетно заглядывал в почтовый ящик - вдруг там какая-нибудь весточка из внешнего мира? Но ящик обычно был пуст. Я поднимался по лестнице, чтобы взглянуть на дверь - может, кто-то оставил в ней записку? Может, кто-то вспомнил наконец обо мне и кому-то я оказался нужен?

Но и записок не было. Никто обо мне не вспоминал.

Дома я включал погромче телевизор, чтобы разогнать вязкую застойную тишину, и жарил картошку или яичницу. Выглядывая в окно, видел стариков, играющих в домино, и завидовал им.

Я даже боялся засиживаться в туалете - вдруг позвонят в дверь, а я не успею добежать и открыть.

Но в мою дверь никто не звонил. А если и звонили, то это оказывались либо вечно спешащие женщины из ЖЭУ, либо какие-то беженцы с просьбой дать денег или колбаски.

А потом появилась Лера.

Оказалось, мы учились в одной школе, только она была на класс старше. Все эти годы я, конечно, каждый день видел ее, но видел каким-то боковым зрением, и Лера в моей памяти почти не отложилась.

Уже после школы мы как-то раз случайно увиделись с ней в одной компании и после этого стали здороваться. Просто слегка кивали друг другу при встречах. Эти встречи были частыми, потому что мы по-прежнему жили в одном районе. Но это ничего не изменило. В моей жизни ее по-прежнему не было.

Потом произошло несчастье с Надеждой. С тех пор я стал здороваться с Лерой куда более тепло и приветливо. Я в ту пору особенно остро ценил своих знакомых - и близких, и далеких, и случайных. Однажды мы заговорили друг с другом на автобусной остановке. Потом нашелся какой-то повод вместе зайти ко мне. И все. Как-то незаметно, легко, естественно она заполнила мой опустевший дом. И осталась в нем.

Я стал охотнее возвращаться туда. А потом Лера с огромной радостью узнала, что я, оказывается, не против, если к нам будут заходить ее подруги. В моем жилище наконец-то снова зазвучали живые голоса и смех. Одним словом, стеклянный шар, отделивший меня от мира людей, дал трещину...

Гораздо позже от одной из ее подружек я узнал под большим секретом, что неприметная угловатая девочка Лера еще в восьмом классе влюбилась в мальчика Олега, который был на целый год ее младше. А так как в силу различных причин выйти замуж ей не удалось, детская влюбленность непостижимым образом выжила и дождалась своего часа.

И еще не раз в стремительно бегущем потоке времени и дел я останавливался и задумывался. Я ведь должен быть по гроб ей благодарен. Я должен хотя бы иногда показывать ей это. В такие минуты мне хотелось подарить Лере огромный букет. Или пойти вместе с ней в магазин и просто так, без повода, купить самый роскошный наряд.

Но все забывалось, все выветривалось, все откладывалось на потом. А Лера продолжала все так же стирать, готовить, заботиться, любить, ничего не требуя взамен. Я был рядом - этого было достаточно.

...Посреди ночи я вдруг проснулся. Лера сидела около и пристально вглядывалась мне в лицо.

- Олежек... Что случилось?

- Что? - переспросил я, медленно вырываясь из мира снов.

- Ты почему плачешь? Ты уже целый час плачешь!

- Плачу?

Я вскочил. Сна как не бывало. Потрогал лицо - глаза и щеки оказались мокрыми. Я был поражен: я не плакал уже много лет, я не выдавил из себя ни слезинки, даже когда навсегда прощался с единственной любимой женщиной.

И тут меня посетило странное чувство. Оно появилось ниоткуда, сжало сердце холодными тонкими пальчиками, подержало совсем немного - и ускользнуло прочь.

- Подожди, - пробормотал я, поднимаясь с кровати. - Не ходи за мной.

Лера - умница. Она не пошла, хотя, я это знал, ей очень хотелось быть сейчас рядом. Я включил свет на кухне, уселся на холодную табуретку. Уши сдавила удушливая ночная тишина, ее не разгоняло даже шипение прохудившегося водопроводного крана.

Что это было? Я пытался вернуть в памяти и расшифровать посетившее меня необычное состояние. Я был уверен, это не пережиток дурного сновидения, а что-то совсем другое...

Немного тоски, немного бессилия, немного ласкового тепла от какого-то ускользающего воспоминания. Маленькая скоротечная трагедия...

Я продолжал сидеть, поджав мерзнущие ноги, глядя на равнодушно белую поверхность холодильника. Шипел кран. Горела желтая лампочка над головой. Попытки разобраться в себе ничего не давали. Я был убежден только в одном: что-то во мне изменилось, порвалась некая ниточка или лопнула скорлупа, хранившая нечто важное, бесконечно далекое и дорогое.

Утро вечера мудренее, решил я наконец. И отправился спать. Свет уличного фонаря отразился в открытых глазах Леры. Вот ведь дуреха, не уснет, пока я не успокоюсь.