Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

у желтой кромки плавней, виднелись плетняные конюшни, базы из жердей, саманная мазанка с торчащей трубой.

— Господа, чаловский зимник! Предлагаю размяться.

Не дожидаясь согласия, дал шпоры коню.

Борис, без рубахи, шорничал у оконца: пришивал ременный чембур к новому недоуздку. Когда еще Чалов наказывал, да времени не выпадало. Последнюю неделю не слезал с седла через окаянную погоду.

Проснулся Федор. Не вставая, нежился на чаканке. С корявых, выбеленных известкой стен перевел взгляд на смуглую мускулистую спину. Хотелось продолжить разговор. Нравилась ему в Борисе серьезность в сердечных делах; не заговори, вряд ли сам разжал бы зубы.

Стыдно вдруг стало Федору за утреннюю «исповедь». Бравада! Ложь все… Любит он ее, Агнесу. А бегает сам от себя. В университет не приняли… А табунство это? Лишь бы из станицы выехать. Не куда-нибудь, а именно к конезаводчику Королеву!

Вогнал Борис швайку в стол, поднялся.

— Выдрыхся? Поскачем, Чалов там один…

Почесывая грудь под бязевой сорочкой, Федор указал взглядом на крестик:

— Крестик носишь… А я без него обхожусь.

Прикрыл Борис обветренной, будто в перчатке, кистью жестяной крестик на потемневшей нитке, спросил:

— Нехристь?

— Как сказать… Мой родитель католик. В станице попы заартачились, так возили тайком куда-то на хутор. Но крест мать не вешает.

Бурей налетел конский топот. В дверь просунулся Фома:

— Хлопцы, одягайсь! Паны пожаловали.

Застегивая поверх ватника сыромятный пояс, Борис вышел из мазанки. По-летнему горячее солнце ослепило. Жмурясь, приглаживал неподатливые русые вихры. У коновязи отмахивались хвостами припаренные скакуны. Седла богатые! Осилил себя: неудобно пялить глаза на чужое.

Возле яслей разминали ноги офицеры в нарядных мундирах; смеялись, попыхивая папиросами. Из-за конюшен вывернулись еще всадники. Двигались шагом, степенно. В переднем, в кожаной потертой тужурке и картузе с длинным козырьком, Борис угадал хозяина.

— Во, подвалили…

Федор стал рядом, распрямляя ворот сатиновой рубахи.

— Крутей?! Федор!

От яслей спешил безусый, пухлощекий офицер. Черный приталенный мундир с высоким малиновым воротником; по груди — густой ряд медных пуговиц. Обшлага рукавов и брюки по канту отделаны золотым галуном; блестящие сапоги со шпорами.

Признал Борис молодого пана. Глядя во все глаза, посторонился. Федор, заметно бледнея, повесил бекешу на плечо. Офицера рукопожатие не устроило — обхватил его в поясе, грохнул ногами оземь.

— Ну и чертище! Выпер на голову выше меня… Это — за год! Погоди, а ты как оказался на зимнике? Родичи здесь?

Потирая обросшую белым пушистым волосом шею, Федор подергивал плечами, неловко улыбался.

— Непременно родичи? Не обязательно… Косяки твои пасу.

Павел, запрокинув голову, громко засмеялся.

— Учудил! Понимаю теперь, почему Агнеса не писала о тебе…

— Она не могла и написать… Не знает вовсе. Вот на пару гарцуем… Ваш, с Казачьего хутора…

Вскользь глянул хозяин в сторону Бориса.

— Наслышан, как же… Драчливый. Казачатам сопли красные пускает…

Надо думать — похвала это в панских устах. Обиделся Борис; повлажневшую ладонь вытер о полу ватника, спрятал в карман.

В бок ткнул Фома.

— Гукаю, гукаю, а им уши позатыкало. Седлайте да гайда. Панов до косяков проводите. Федька, живо и ты…

Изнудился Ветер в конюшне. Бегом попер на волю; с храпом втягивал степную, пропахшую солнцем и полынью струю. Пока Борис возился с подпругами, не стоял на месте; рвался к чужим лошадям, нетерпеливо толкал горбоносой головой в плечо, как бы спрашивал: что за гости?

Офицеры сидели уже в седлах. Старший Королев, вдевая носок в стремя, давал какие-то распоряжения Бороде. Сухое костистое тело вскинул легко, огляделся.

Борис понял, ищет его. Подскочил.

— Ты Думенко? Чалов сказывал… лошадей любишь. Похвально. Станешь славным наездником. Государь нуждается в надежных защитниках престола.

Последние слова пан говорил не ему, а гостям, сбившимся за его спиной. Повелел благосклонно:

— Что ж, веди, показывай свои владения.

Ветер с места взял крупной рысью. Федор, подпрыгивая в седле, пытался выровнять рысь кобылицы. Задирая лысую голову, она нервничала, переходила на скок. Дергал поводом, стегал под пузо сложенным вдвое арапником.

Борис недовольно поморщился.

— Прижми локти, выпрямь колени. Господа на смех подымут.

— Плевать.

— Не стегай, не стегай. Дай повод. У Клеопатры лучшая рысь на весь зимник.

Перестал дергаться Федор, успокоилась и Клеопатра. Сама подобрала ногу к Ветру; всхрапывая, время от времени просила повод.

— Пашка хочет неука объездить.

— Косяки немалые, есть из чего выбрать. А офицерья эти, они зачем?

— Из Петербурга. Досрочный набор вроде…

— Япошкам продули… Либо