Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

На охотника и зверь бежит — правду бают люди. Просунулся Борис в церковную калитку, запруженную сиры-мы, прибившимися на звон колоколов. Меж лопаток двинули кулаком… Володька Мансур! Схватились дружки. Мельниковы сапоги защелкали по ограде.

— Сдурел, силу девать некуда?!

Выпустил его ремень, туго стягивающий новую поддевку. Подбегали хлопцы. Жал руки, вглядывался — свет из окон церкви доставал слабо.

— Казарва, слыхал, голову вытыкать начала?

— Как на крещение сходились на Хомутце, ото и все, — ответил старший из братьев Гвоздецких, Егор. — Вроде и не было крупных стычек.

— Захарка о ту пору бровь мне рассадил, вражина, — пожаловался Мансур.

Из-за церковной сторожки вывернулись двое.

— Ты, Котька? Ну? Да кажи, гад! — Мансур репьем вцепился в Котьку-пастуха.

— Дай дыхну. Три дюжих казачины… По садам водили их. Едва утекли.

— А гусак?!

— Там, — Котька указал вверх.

— Так бы сразу. А то жевал… — на радостях присве-тил ему в ухо. Ухватил Бориса за рукав — Айда с нами на колокольню.

— Своих бы повидать, батьку и сестру…

— Не прогадаешь, — раскусил его Мансур. Обдавая табачищем, шепнул — Тут Нюрка… Я доставлю ее из церкви.

Лаз на колокольню брал начало в дощатом пристрое к замшелому боку церкви. Крутые скрипучие ступеньки прогнили. Дыра сырая, тесная; воняет мышами и плесенью, а то чище — покойниками. Днем шишек наставишь, а ночью и вовсе. Борис, ощупывая жидкие перильца, чертыхался, вспоминал бо-женят.

Сверху, из темени, Мансур посоветовал:

— Не тревожь волосатых, черных. Боженят, этих можно… Зараз выберемся, последний поворот.

Пахнуло ветерком; забрезжило. Звонница изнутри побелена известкой. На всех четырех стенках — синие проемы в небо; над головой черно зияли колокола.

— Веревки, затрезвонишь ненароком… — Голос Епиш-ки-звонаря.

— Ты, Епишка? Не угадал. Богатый будешь.

— А мы и не бедные, — прихвастнулся Володька. — Во!

Шибануло жареным мясом. Запаха такого Борис отродясь близко не нюхал.

— Окромя гусака еще кое-что собралось… Да ты садись, разговляться будем.

Пока поднимались остальные, Мансур навел ясность, каким способом залетел жареный гусак на колокольню. Не из церкви — проделал свой путь. С утра, выгоняя скотину, Котька втянул носом дурманящий запах. Наносило с базу Домны. Не иначе, готовится старая шельма всерьез к празднику — гусака зарубала. Вечером сделали разведку. Компания. Какие-то приезжие; две подводы на дворе. Он, Мансур, велел Котьке заглянуть к знахарке в погребку…

— Добыча знатная, — заключил Володька. — А вот, видал? Брага. Своей запарки. Котька, кружка под тобой. Пока там суд да дело… Ну-ка, серник!

Свет скудный, но он умеючи налил до краев медную кружку. Подал гостю. Отвернул от гуся лытку, держал наготове.

— До дна, до дна. Не зацепилась. Кусай.

Выдохнув, Борис похвалил:

— Зараза, скаженная…

Кружка весело пошла по кругу. Наперебой желали многая лета Домне и всем в церкви, кто внес свою лепту в общий котел. В храме усилилось песнопение; прибавился в окнах свет.

— О! — вскрикнул Котька. — Христос воскрес! В самый кон попали.

— Погодь, братва! — спохватился Епишка, наматывая на руки веревки от колоколов. — Валяйте христосоваться.

— Девок целовать! — подал команду Мансур.

Загудели, застонали ступеньки под ногами.

Отец Гавриил взошел на паперть. В белой нарядной ризе, камилавке; отчаянно дымя кадилом, в наступившем молчании объявил:

— Христос воскрес!

Какая-то бабка обхватила костлявыми руками за шею Бориса; ее неучтиво оттеснила молодая, высокая, со съехавшим на плечи цветастым платком. Крепко стиснув, поцеловала в губы. Ядовито усмехнулась.

— Во как Христа славить, Гнатовна. Ага. По своим зубам казаков выбирайте. Да глядите не топчитесь зазря, а то мы со свекром и без вас разговеемся.

Пошла, играя плечами и бедрами, распираемая не-выброженной бабьей силой. Оторопело топтался Борис, поворачиваясь за ней, как подсолнух за светилом. В калитке казачка приостановилась; лениво поправляла платок, зазывно скосив глаза.

Что-то властно заставило Бориса оглянуться. Нюрка! Стояла в двух шагах, на свету, оттягивая, как поводья, махрастые концы зеленой нарядной шали. На ней тесная короткая кофта из красного сукна, синяя бархатная юбка. Отвела взгляд; прошла вроде чужая.

Догнал ее у атаманских ворот. Подстраивая ногу, боялся, скроется в своей калитке. Нет, свернула в проулок. Рассветные сумерки густо копились у нее в глубоких глазницах; виден отчетливо нос и сжатые губы.

Вышли за сады. Сквозь голые ветки с набухшими почками проглянула узенькая малиновая полоска, опалившая бугор за Манычем. Зачарованно глядела Нюрка на утреннюю зарю, ощущая сонное дыхание степи; приметно ослаб сурово стянутый рот.

— Выходит… со мной и не думаешь христосоваться? Спросила негромко; ни головы, ни глаз не повернула. Выдали руки: выпустили концы шали, повисли, чего-то выжидая…

Долго мучил проклятый