Держись, классный руководитель! - Серафима Григорьевна Нудельман

говорил, что в воспитании самых возвышенных чувств лежит работа. «“Глаз” на природу, то есть наблюдательность, сосредоточенность, внимание я воспитывал в себе долго и упорно», — говорил Пришвин.

На секрет, что наши учащиеся порой равнодушно проходят мимо красоты, не обращая на нее никакого внимания.

Восход солнца, лунная дорожка на глади озера, красивая группа деревьев, прекрасная картина в музее, изумительное сочетание музыки, красок, танца в театре –

задача учителя показать красоту и силу природы и искусства, жизни и красоту труда. Если учащийся не замечает их, стараться обратить его внимание, вызвать эстетическое восприятие. Иногда руководитель должен заранее провести разведку, наметить места, точки, позиции, чтобы ребята увидели, ощутили красивое.

Слаженность, мощь, сочетание работы человека с машиной, целесообразность организации рабочего места — это тоже исходные позиции эстетического воспитания. В этом же свете важно открывать перед детьми картины будущего, вызывать к действию их мечту и фантазию.

Очевидно, что и сам руководитель должен быть эстетически выразителен (совершенно согласна с этим требованием А.С. Макаренко). И жизнь в любом коллективе должна быть подтянутой, четкой. Эстетика коллектива — великая вещь. Все это ясно. Но как добиться этого? Только накоплением прогулок, походов и бесед такого не добьешься. Не могу себе отказать в упорстве и внимании к мелочам. Может быть, я в некоторых вопросах слишком прямолинейна и не всегда последовательна. Может быть, я игнорирую фактор времени и мечтаю о качественном скачке (ведь мне передали десятиклассников)…

По системе «от противного»

В апреле было несколько событий, которые по своему сплачивали коллектив.

По дороге в Большой театр Е.Симонова задела машина. Было это вечером, мальчик спешил. Его отвезли в институт Склифасовского. Это очень всех растревожило. Ходила с ребятами к его маме, расспросили подробности. Потом ездили в больницу, писали письма. В ближайшее же воскресенье (это было в среду, число не помню) гурьбой отправились навещать Женю. Собрали денег, долго спорили, что ему купить, да что он любит, что ему полезно, а что вредно. Было нас человек двенадцать. Наконец всё было готово, пришли и сунули носы в окошечко регистратуры. «Он уже выписан!» — лаконичный ответ и обрадовал нас, и немного, совсем немного, огорчил. Хотелось тотчас его увидеть. Так гурьбой, с вкусными яствами, поехали к нему домой. Встретил он нас не очень любезно. Мама еле разыскала его во дворе, он уже гулял. В комнате было душно. Нас слишком много для небольшой комнатушки с двумя кроватями, диванами и шкафами. Разговор не клеился, может быть, от тесноты, а может быть, от того, что несколько странным казалась такая уж внимательность к товарищу. Женя выглядел гостем во всей этой компании и смущенно молчал. Словом, не очень-то важно все выглядело.

Вдруг, да, это было неожиданно, страшно и непоправимо, Володя Колосков во всю свою длину грохнулся на пол без чувств… Началась суматоха, начали приводить его в чувство. Он расшиб лицо, и мы отвели его домой, близко — напротив. Испуганные лица девочек, запах нашатыря… Дома — недоумение и тревога на лице Прасковьи Петровны — его матери, учительницы нашей школы. Володя лежал в больнице дней десять, и непрерывные визиты к нему, и нежные письма, и передачи стали основным содержанием нашей массовой работы. Я просто обожала этого больного мальчика (хоть накануне и спорила с П.П. и даже кричала, что сын никуда не годен, что он высокомерен и нескромен, что он грубит и не ведет конспектов по истории). Класс казался мне прекрасным, и я без труда вызвала у ребят необходимость быть внимательными и великодушными. Володя писал из больницы: «Дорогая Серафима Григорьевна! Еще раз прошу извинить за то, что напугал Вас и ребят (не знаю, были ли они напуганы). Как это ни странно, но я тоже, лежа здесь, размяк, раздобрел или, как бы сказал Базаров, «рассыропился». Я вдруг стал любвеобильным, и весь класс стоит перед глазами в бело-розовом свете. Все-то в моем воображении стали ангелочками… Вот как на некоторых влияет падение. Большое спасибо за теплую заботу и удобоперевариваемую снедь. Большой привет всему классу… — Володя…»

Я не могу описать радости тех дней.

Я так упорно добивалась высокого товарищества, гуманности от этих жестких ребят. И мне показалось в тот момент, что найдено искомое: вот эта взаимная симпатия друг к другу в классе, доверие, вера в благожелательность каждого поступка.

До этих дней, до того как нас постигли эти неприятности, я постоянно ощущала настороженность и злую иронию по отношению их друг к другу. Естественно, я преувеличила победу.

11 мая 1959 года

Снова пытаюсь восстановить события. Было общешкольное собрание комсомольцев. Были все кроме Титова и Логинова. Собрание было очень оживленным, активным и даже боевым. От нас выступил Восков. После собрания короткая беседа с ребятами и решение «пропесочить» Логинова и Грачеву, добиться Знамени. Галахов сказал, что он и не предполагал, что больше всего шансов на знамя у нашего класса: «Я думал, что мы на последнем месте, а выходит наоборот…». Потом гурьбой домой, проводы меня до автобуса, улыбки при прощании. Разговоры и на собрании и после собрания были деловыми и «жизнь прекрасна!».

Затем было комсомольское собрание класса. Хуже трудно и придумать. Лида Иванова отчитывалась. И хоть я предварительно разговаривала с девочкой, ничего не помогло. Отчет Лида сделала очень короткий, никого толком не покритиковала, о многом умолчала, потому что «это все знают». И вообще это был не отчет, а нечто короткое и невразумительное. Обсуждение комсомольских дел шло вяло, говорить «вроде нечего». Слегка досталось Логинову и больше, пожалуй, и никому. Главное было впереди.

Нужно было выбрать бюро комсомольской организации. И хоть нам оно и не положено по уставу, решили все-таки выбирать. Одному секретарю невмоготу. Даже собрания не подготовишь. Да и классному руководителю трудно.

И вот на вопросе выборов «скрестились копья». Галахов сказал так: «Есть предложение выбрать сначала секретаря, а он уж сам подберет себе помощников».

Вот с этого и началось. Я вспомнила, что однажды в садике больницы нам Смирнов сказал то же самое: «Я буду секретарем, если мне дадут подобрать себе помощников». Мы выслушали его и посмеялись: «Ишь, дескать, какой премьер…». По-видимому, шло уже предварительное обсуждение, и Галахов взялся осуществлять эту необходимость для Смирнова на собрании. Я не выдержала и возразила, по-видимому, как