Эоловы арфы - Владимир Бушин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Самого богатого.
— Вы наследник крупнейшего дела. У вашего отца есть предприятия даже за границей, в Англии. Вы богаты! А кроме того, вы молоды, вы чуть ли не моложе всех остальных в редакции, во всяком случае, Шаппер и Вильгельм Вольф лет на десять старше вас, Маркс тоже старше…
— Зато я на год старше Веерта и почти на два старше Дронке, — усмехнулся Энгельс.
— Пусть! Но у Веерта, как и у Вольфа, нет здоровья, Дронке — смешной коротышка, у вас же здоровье хоть куда, а ваша внешность — это внешность настоящего немца: высокий и стройный, голубоглазый и русый… Зигфрид, и только!
Энгельс встал, хотел что-то сказать, но, как иногда с ним случалось в минуты волнения, он начал заикаться и не мог сразу выговорить то, что вертелось на языке.
— Что же касается вашего паспорта, господин Энгельс, — Гейгер торопился говорить, опасаясь, что будет сейчас перебит, — то он в полном порядке, и ваше прусское подданство ни у кого не вызывает сомнений. К тому же далеко не пустяк и то, что вы ниоткуда не высылались и не сидели в тюрьмах, подобно большинству ваших коллег.
— Во-первых, — справился наконец с заиканием Энгельс, — относительно высылок, ссылок и тюрем Зигфрид сохраняет прекрасные перспективы.
— Ах, не шутите так, господин Энгельс! — Гейгер даже прижал руки к груди.
— А во-вторых, что вам, в конце концов, от меня надо, господин исполняющий обязанности?
Гейгер тоже встал, подошел к Энгельсу и ласково взял его за пуговицу.
— Я хочу только одного. Я хочу, чтобы вы поняли, что вы совершенно случайный человек в этой компании. У вас великолепное будущее, а у них — ни у одного! — нет никакого завтра.
Гейгер вернулся к креслу, взял со стола небольшой листок бумаги и хотел было вслух прочитать, что на нем написано, но почему-то не решился, а протянул листок Энгельсу. Это опять были стихи Веерта. Конечно, произнести их вслух Гейгер никак не мог, язык не повернулся бы. А Энгельс с удовольствием продекламировал:
Почтенный король-бездельник,Узнай о нашей беде:Ели мало мы в понедельник,Во вторник — конец был еде.
Мы в среду жестоко постились,Четверг был еще страшней,Мы в пятницу чуть не простилисьОт голода с жизнью своей…
— Достаточно, достаточно, — поморщился Гейгер, ему и слушать-то такие стихи было истинным наказанием.
— Нет уж, давайте дойдем до конца недели, — возразил Энгельс.
Окончилось наше терпенье!Дать хлеб нам в субботу изволь,Не то сожрем в воскресеньеМы тебя самого, король!
— Вот, сударь, кто работает у вас в газете, вот что вы печатаете и еще жалуетесь, что вас притесняют! — укоризненно покачал головой Гейгер. — Но сейчас я хочу сказать не об этом. Веерт писал искренне. Во всяком случае, с большой долей вероятности можно предположить, что в основе этих стихов лежат личные переживания. Очевидно, Веерту и в многодетной необеспеченной семье отца-священника, и здесь, в Кёльне, где он работал жалким бухгалтером, и позже не раз приходилось переживать голодные недели. Но ведь вы, господин Энгельс, никогда не знали ничего подобного! Вам известен не голод, а аппетит — его вы обычно испытывали после урока фехтования или после верховой езды… Так что же вас объединяет с этими людьми? Неужели вам интересно работать с ними в красной газете?
— Этих людей, — жестко сказал Энгельс, — моих боевых товарищей, я ни на кого не променяю. Что же касается работы в газете, господин Гейгер, то в революционное время это одно наслаждение.
Каждое слово было произнесено с таким азартом и убежденностью, что Гейгер понял: с этого бока к нему не подступиться, и вся игра в доброжелательность и любезность тут ничего не даст. Но все-таки он решил предпринять еще одну прямую и открытую попытку.
— Скажите, — спросил Гейгер, словно и не слышал только что произнесенных страстных слов, — кто-нибудь в редакции знает, что вы сейчас здесь?
— Какое это имеет значение? — удивился Энгельс.
— Но все-таки?
— Кажется, нет. Я торопился и никому не успел сказать, куда иду.
— Ну и прекрасно! — Гейгер снова сел в свое кресло, жестом пригласил сесть Энгельса и спокойно, медленно, как нечто весьма естественное и обыденное, произнес: — Значит, если вы сейчас сообщите мне, кто автор статьи «Аресты», то никто из ваших коллег даже не заподозрит вас.
— Если бы я не знал, — сразу ответил Энгельс, — что ваша должность включает в себя профессиональный расчет на человеческую подлость и предательство, я сейчас вызвал бы вас на дуэль.
— Лихо, лихо! — едко усмехнулся Гейгер. — К барьеру выходят полицей-директор и обвиняемый…
— Вы не полицей-директор, а я не обвиняемый! — резко перебил Энгельс.
— Да, милостивый государь! — впервые за все время Гейгер повысил голос, и по его лицу метнулась тень бешенства. — Я еще не полицей-директор, но вы уже обвиняемый, а не свидетель, как в прошлый свой визит сюда. Вы привлекаетесь к этому делу как соответчик вместе с Марксом и Корфом.
— Ах вот оно что! — почти весело воскликнул Энгельс. — С этого и надо бы начинать.
— Я рассчитывал на ваш здравый смысл, на ваше чувство реальности. — Голос у Гейгера, когда он перестал притворяться, оказался вовсе не мягким. — Вот вы тут распространялись насчет наслаждения работать в революционной газете. Это напомнило мне стихи Фрейлиграта о наборщиках, которые переливают свинцовые шрифты на пули…
— Чтобы драться за свободу печати.
— Да, чтобы драться… Но вы знаете, где сейчас ваш друг Фрейлиграт?
— Конечно. Вот уже шестой день как он арестован и сидит в дюссельдорфской тюрьме.
— И вас это не пугает?
— Ничуть. Фрейлиграта, как только его освободят, мы пригласим в редакционный комитет нашей газеты.
— Только его у вас и недоставало!.. А что, если не освободят?
— Будет же суд.
— Конечно, суд будет! Но разве вам не известно, как сейчас работают суды?.. Вы всё читаете в своей собственной газете? — Гейгер схватил вчерашний номер «Новой Рейнской» и бросил его на стол перед Энгельсом. На первой странице, подчеркнутый красным карандашом, ярко выделялся заголовок: «Смертные приговоры в Антверпене». — Надеюсь, вам знакомо это произведение?
Еще бы незнакомо! Ведь его автором был он сам, о чем Гейгер не мог знать, так как статья опубликована в качестве редакционной, без подписи.
Гейгер снова схватил газету и, порыскав по ней глазами, торопливо прочитал:
— «…Обвиняемые предстали перед антверпенскими присяжными, перед избранной частью тех фламандских пивных душ, которым одинаково чужды как пафос французского политического самопожертвования, так и спокойная уверенность величавого английского материализма, предстали перед торговцами треской, которые всю свою жизнь прозябают в самом мелочном мещанском утилитаризме, в самой мелкотравчатой, ужасающей погоне за барышом».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});