Эоловы арфы - Владимир Бушин

— Совпадение невелико.

— И все же!

— А из бесчисленных баррикад, которые разделяют нас, обращу ваше внимание хотя бы на одну. Вы, разумеется, мечтаете избавиться от слов «исполняющий обязанности» и стать просто полицей-директором?

— Плох тот солдат, который…

— Конечно, конечно. Но вот я стать главным редактором «Новой Рейнской газеты» не желаю.

— Но почему? Это неестественно! Ваши блестящие способности, редкая образованность…

— По той простой причине, что лучшего редактора, чем доктор Маркс, невозможно себе представить. Ему «Новая Рейнская» в первую очередь обязана тем, что стала самой известной и авторитетной немецкой газетой.

— Да, по всей Германии вас перепечатывают, на вас ссылаются.

— И не только в Германии, господин Гейгер.

— Не только, не только… И тираж у вас…

— Вы можете назвать еще хотя бы пять немецких газет с таким тиражом?

— Пожалуй, только в Берлине… две-три.

— Но они существуют десятилетия, а мы — четвертый месяц. Они получают субсидии и всяческую иную поддержку правительства, а нам мешают всеми возможными способами, нас ежедневно преследуют.

— Полно, господин Энгельс, кто вам мешает, кто преследует! Да вы никого на свете не боитесь и печатаете бог знает что! Как говорит один персонаж напечатанных у вас стихов, — Гейгер быстро нашел в пачке газет нужный экземпляр «Новой Рейнской», развернул его и прочитал сатирические стихи Георга Веерта:

Редакторы этой газеты дряннойЧертей опасная свора:Совсем не боятся ни бога они,Ни Цвейфеля-прокурора!

— Да, господин Гейгер, — охотно подтвердил Энгельс, — что касается Цвейфеля, бога и страха, то все эти три персонажа в нашей редакции не пользуются популярностью.

«Персонажа!» — хотел было вслух возмутиться Гейгер, но вовремя вспомнил о своей роли.

— Справедливо и то, что этот герой говорит о ваших политических целях:

Как средство от всех неурядиц земныхХотят они первым деломРеспублику красную провозгласитьС имущества полным разделом…

— Не стану отрицать, республику мы провозгласили бы с величайшим удовольствием, — и тут согласился Энгельс.

— Очень любопытные строки дальше, — с игривой улыбкой продолжал Гейгер:

Возьмутся они и за женский вопрос,Тотчас отменив все браки:В союз свободный — «ad libitum»[1]Отныне вступает всякий!..

Да, эти реформы новейшие в мигВсе в мире снимут запреты, —Красивейших женщин, конечно, возьмутРедакторы «Рейнской газеты»…

Гейгер весело посмотрел на Энгельса и как посвященный посвященному сказал:

— Я, конечно, понимаю, это сатирический прием, гротеск. Да и к тому же, по слухам, у вашего шеф-редактора такая красивая жена, что никакая другая женщина…

— Оставим эту сторону жизни доктора Маркса вне рассмотрения, — холодно прервал Энгельс.

— Хорошо, хорошо, — тотчас пошел на попятный Гейгер, хотя был весьма не прочь узнать кое-какие любопытные подробности о личной жизни шеф-редактора «Новой Рейнской газеты». — Так кто же вам мешает, господин Энгельс, кто вас преследует?

— По-вашему, следствие, начатое против нас, бесконечные вызовы в суд, обыски — это все не помеха? Вы дошли до того, что запретили доступ нашей газете даже в кёльнскую тюрьму!

Гейгер откинулся в кресле и засмеялся:

— Почему — даже?

— Да потому, что в тюрьме-то человек уж вовсе безопасен для вас, а вы все боитесь. Что же вы разрешаете там читать? «Кёльнскую газету»? Если так, то за каждый прочитанный арестантом номер вы должны сокращать ему срок заключения на месяц. Ведь там на каждой странице опасная для здоровья доза пошлости, глупости и скуки!

Гейгер продолжал тихо смеяться, глядя на Энгельса так, словно перед ним расшалившийся проказник.

— А что, господин исполняющий обязанности шеф-редактора, если разрешить доступ вашей газеты во все тюрьмы Пруссии, это еще более повысило бы ее тираж?

— Бесспорно! Ведь с каждым днем в тюрьмах все больше оказывается честных людей и настоящих революционеров, которые с удовольствием стали бы читать нашу газету.

— Так, так, так, — неопределенно промямлил Гейгер.

Они оба помолчали. Энгельс подумал: «Какого черта он тянет! Ведь я еще не все статьи сдал в завтрашний номер». Гейгер решил: «Ну что ж, пора приступать к главному».

— Господин Энгельс, — сказал он проникновенным тоном, — вы умный человек и вы прекрасно понимаете, что мятежи, беззакония, рост тиража вашей газеты, сатирические антиправительственные стихи — все это уходит в прошлое. Посудите сами, — он взял из пачки еще одну газету, то была вчерашняя, за третье сентября, «Газета кёльнского Рабочего союза», — даже среди ваших рядов начинают раздаваться трезвые и разумные голоса. На недавнем заседании Рабочего союза член Союза Левис заявил, — Гейгер нашел на странице нужное место и внятно прочитал: — «Многого можно достичь при современных отношениях без больших трудностей; если уделять особое внимание воспитанию, то можно устранить различия между сословиями»… Вы слышите, господин Энгельс, ваши единоверцы говорят уже не о ружьях и баррикадах, а о воспитании. Воспитание — вот локомотив прогресса, утверждают они!

— Я знаю об этом выступлении, — махнул рукой Энгельс. — Мне о нем рассказывал наш корректор Карл Шаппер.

— Корректор «Новой Рейнской» и одновременно заместитель председателя Рабочего союза? — не без лукавства спросил Гейгер.

— Да, и заместитель. — Это был факт, общеизвестный в Кёльне. — Рассказывал и о том, какой отпор он дал воспитательной речи Левиса.

— Смею вас уверить, — Гейгер осторожно протянул по направлению к собеседнику руку, — это прежде всего потому, что сам Шаппер чрезвычайно невоспитанный человек. И вообще, господин Энгельс, вы никогда не задумывались, в какую компанию вы угодили в редакции «Новой Рейнской газеты»?

— Что вы хотите этим сказать, господин исполняющий обязанности? — настороженно спросил Энгельс.

— Я хочу сказать, задумывались ли вы о том, что за люди окружают вас в редакции… Тот же Шаппер! Он дважды сидел в тюрьме. А Вильгельм Вольф, член вашего редакционного комитета! Тоже два раза сидел, причем первый раз его осудили на восемь лет, но помиловали через пять лет из-за болезни. И оба они не закончили курса в университетах. А Веерт даже не окончил гимназии. Неучи!

— В таком случае, к числу неучей отнесите и меня, — с насмешливой покорностью склонил голову Энгельс. — Ведь я, как Веерт, тоже не окончил даже гимназии.