Джаз в Аляске - Аркаиц Кано

Someday, my prince will come[20]

Боб не слишком много чего помнил, с каждым днем он помнил все меньше. Маковые поля неуклонно разрастались, гектар за гектаром, захватывая все пространство на плантациях его мозга и поражая забвением все, что только попадалось на пути. Забвение – это маленькое самоубийство, которое нам дозволено. Теперь он помнил только, что Европа – это место, где с потолков дешевых меблирашек свисают одинокие обнаженные лампочки. И если пройтись по комнате, они начинают качаться над головой, а иногда даже и падают. Впрочем, для Боба звук разлетающейся на куски лампочки был вполне приятен. Он не смог бы объяснить почему, – быть может, сам факт, что нечто лопается вдребезги, доказывает, что матка вселенной все-таки понемножку сокращается, а это, в конце концов, уже облегчение.

Боб не смог бы перечислить названия всех городов, в которых они играли во время своего европейского турне. И все-таки он запомнил, что, когда их поездка уже совсем подходила к концу, из парижского пансиона «Маргерит» пропал весь багаж и большая часть заработанных денег. Плод упорного трехнедельного труда – коту под хвост. Старушка, державшая пансион, говорила, что оплату можно отложить, что она готова подождать и до следующей недели. Чудеса великодушия! Можно заплатить и на следующей неделе. Вот что она им сообщила, не поднимая глаз от сотен железнодорожных путей, набранных петитом в газете «Фигаро». Комиссар полиции тоже ничего не хотел слышать об этом деле. Такие вещи случаются, ведется расследование. «Vous âtes dans le neuviиme arrondissement. Ce n'est pas un bon arrondissement».[21] И наконец, заместитель секретаря американского посольства объявил им, что понимает их положение, что ему искренне жаль и что они могут позвонить из посольства в Нью-Йорк всего за пять франков: где есть доверие, нет места формальностям, – вот как он выразился. Да уж, поистине щедрый заместитель секретаря посольства. У Боба возникло мгновенное видение: чиновник болтается на проводе в одной из гостиничных комнат, зажав в зубах горящую лампочку, пытаясь освободиться из металлической петли, уже задыхаясь и суча ножками в нескольких сантиметрах от пола. Такие видения действительно помогают: где есть доверие, нет места формальностям.

Доверяй воображению, и оно вздернет твоих врагов и утишит боль в твоих язвах. Неплохой постулат для какой-нибудь новой секты.

Взъяренный Николас неожиданно заорал на этого посольского лампочного патрона по-русски – Боб впервые слышал, как Николас говорит на родном языке; он никогда этого не делал, хотя и пользовался артистическим псевдонимом Николай Голобородько, – и чиновник посмотрел на них с недоверием, словно желая сказать: «Только этого мне и не хватало: один черный, другой красный, прямо пиши натюрморт в стиле кубизма!..» Прежде чем успели зазвенеть тюремные кандалы, Боб ухватил Николаса за загривок и вытащил с дипломатической территории.

Три, два, один, ноль. Сейчас разорвет лампочку, зажатую в зубах сотрудника посольства. Его язык не перестанет кровоточить до конца дней.

Небо над их головами, земля под их подошвами. А посредине – ничего. Нет ни меда, ни воска.

Их концерт в Сен-Жермен-де-Пре смотрелся в точности как очередная ступенька в преисподнюю, как новый лифт на эшафот, но вот чудесным образом в перерыве этого концерта без ритма и без свинга кто-то тихонько постучал в райские врата.

Боб сначала увидел ее отражение в зеркале: в красной шапочке и в узком платье с китайскими мотивами. Вместо того чтобы обернуться и прямо посмотреть на дверь, Боб продолжал глядеть в отражение и сам себя спрашивал, неужто это зеркало обкурилось марихуаны, – иначе как объяснить, что обычное зеркало обладает способностью отражать то, что находится по другую сторону океана.

Это была она.

Доктор Ноунек

Скорее всего, они простояли обнявшись немало времени. Когда Боб все-таки открыл глаза, Николас уже выскользнул из гримерки, точно бесшумная белка.

– Не могу я больше с этим гадом. Я его бросила.

– Твоего мужа?

– Не знаю, где была до сих пор моя голова. Я люблю тебя, Боб.

– Хочешь, чтобы я был с тобой?

– Да.

– Чтобы содержать в доме диких животных, требуется специальное разрешение, ты слышала об этом?

Клара расхохоталась, подписывая своим смехом вступление во владение. На деньги, полученные за последний концерт – а это был весь их капитал, – они приобрели двадцать граммов марихуаны и три билета на поезд. Проведя в пути восемнадцать часов, они прибыли в Роттердам. В этом городе им нужно было отыскать квартал под названием Боливия – квартал-страна, подумалось им, состоящий из маленьких узких зданий, не больше четырех этажей в высоту. Когда они оказались там, следовало расспрашивать о заведении с претензией на оригинальность, которое в последнее время было закрыто для посетителей, о заведении с большими окнами, из которых открывался вид на море и на город, под названием «Beluna Moon». Заправлял там некто Сонни Пикерас. Стоит музыкантам дать в «Белуне» несколько концертов, и они с избытком окупят весь понесенный ими ущерб. По крайней мере, так им обещал антрепренер.

– Эти голландцы совсем чокнутые, вообще цены деньгам не знают. Пикерас – он из таких. Само собой, сидит по шею в грязи… Ну да ведь вас не интересует, откуда берутся деньги, или я ошибаюсь?

Ответа не последовало.

– Так я и думал. Пикерас использует «Белуну» и музыкантов, чтобы отмывать бабки. Я рекомендую именно вас, потому что очень вас уважаю, не думайте, что я послал бы туда кого попало. Последним был Декстер Гордон, и с тех пор уже немало лет прошло. Только одно вам хочу посоветовать: даже не думайте тягаться с Пикерасом. Вам ясно?

Им было ясно.

Несмотря на несколько обшарпанный и потускневший вид «Белуны» снаружи, изнутри она смотрелась скромно и элегантно. Пройдя через дверь-вертушку, они уперлись взглядом в помост для музыкантов, намного более просторный и удобный, чем обычно. Барная стойка была очень длинная, а в конце ее, в глубине помещения, располагался бильярдный стол. Этот самый Пикерас выглядел как гангстер из былых времен – теперь таких уже и не осталось. Те, кто на него работал, обращались к нему «Доктор». Боб решил, что это, видимо, из-за белого цвета его одежд. Однако это было не единственное его прозвище: некоторые называли его Ноунек, потому что у Сонни Пикераса почти не было шеи.[22] Этот тип, навсегда укрывшийся за баррикадой письменного стола в своем кабинете, напоминал черепаху, панцирем которой служил огромный стул.

– Простите, Доктор, снаружи вас спрашивают двое музыкантов. Говорят, их прислал кто-то там из Парижа.

– Пусть войдут.

Пикерас выглядел лет на сорок. У него были черные волосы, которые он всегда зачесывал назад. В свете настольной лампы бриолин на его гладкой голове слегка отблескивал. Как утверждали злые языки, этот человек заставил своего телохранителя проглотить бильярдный шар – за то, что тот слишком заглядывался на одну из его подружек. Прежде чем принять решение, Доктор хотел, чтобы они вышли на подмостки и сыграли. Потом мистер Ноунек жестом показал: достаточно – и еще раз взмахнул рукой, приглашая музыкантов подойти к столу. Он поджидал их с улыбкой намного более приветливой, чем несколько минут назад. Обоим пожал руки: – Допустим, допустим, допустим… Я вижу, что теперь, для разнообразия, мне присылают отборную икорку…

Не успели Боб и Николас усесться на стулья с неудобными спинками, перед ними на столе очутились два листа бумаги – по одному на каждого. Это были контракты, отпечатанные на машинке с одиночным интервалом и, как ни странно, уже снабженные подписью Пикераса в правом нижнем углу. Ноунек был не из тех, кто тратит время на всякие глупости. Он даже не дал им возможности прочесть все параграфы контракта.

– В переводе на доллары этот составит пять тысяч в неделю. Само собой, никаких налогов. Мы закрыты по понедельникам. Расположиться можете в «Nice Katilu», это здесь, неподалеку, в нашем квартале. Вопросы есть?

Вопросов не было.

– Вы начинаете завтра.

В ночь своей премьеры, проходя через дверь-вертушку, Боб и Николас увидели какие-то тени в дверных стеклах, в то время как створки проворачивались, точно револьверный барабан. В то самое время, когда они входили в «Белуну», на улицу выходили двое мужчин с намного более мрачными и испуганными лицами. Один из них, скорее всего, в прошлой жизни был верблюдом; так же как и Боб, под мышкой он держал футляр для трубы. Их взгляды пересеклись. Это закон жизни: чтобы нашлось место для новых, прежним нужно сойти со сцены. Покидая револьверный барабан, Николас пожал плечами, и оба музыканта без колебаний прошли внутрь заведения.

Иного выбора у них не было.

Кошмар

Лошадь скакала по слегка завихренным складкам необъятной пустыни. Глаза ее были матовыми, словно черный мрамор, а бег ее не имел определенного направления. Единственным ее ориентиром служила отдаленная точка на горизонте, где к небу возносилась почти неразличимая струйка дыма. Вокруг шеи лошади была завязана труба. И никакого всадника.