Натюрморт с часами - Блашкович Ласло

Ласло Блашкович

Натюрморт с часами

Отцу

Девочка с собакой

Я вообще не слышал, что Девочка умерла. Может быть, беру грех на душу, но думаю, что так. Скажем, мне это кажется совершенно естественным. Городскую газету я покупаю по воскресеньям, и по привычке вожу пальцем по объявлениям, хотя мне давно ничего не нужно. Потом мельком просматриваю некрологи, иногда вижу знакомое лицо, я бы наверняка заметил ее крошечную фотографию. Кто-то скажет: она могла умереть во сне или в рабочий день, и тот, кто о чем-то догадывается, спросит, а есть ли вообще скорбящие? Вот у меня нет этому подтверждения, но я все же уверен. Говорю себе: все кончено, больше не о чем говорить.

Сворачиваю газету в трубочку и выхожу. Чувствую тупую боль в голове, как будто лопнула струна. Страдаю от перемены погоды.

Газетой, плотно свернутой в трубку, похожую на информационную полицейскую дубинку, стучу в дверь. Пауза длится слишком долго, и надо повернуться и уйти, если бы было куда. Потом все-таки что-то слышу, не громче мышиного шуршания. Я стою далеко, слабый свет до меня не доходит. В замке поворачивается ключ, словно кто-то потерявшийся возвращается, переводит стрелку часов назад.

Это вы давали объявление о комнате, спрашиваю я, сравнивая ее глаза, глубоко запавшие в выступающие веки, и темные подглазья, с кратерами погасших вулканов. Она надевает очки, и картина получает обрамление, смысл.

Нет, говорит она просто. Я опять раскрываю газету. Расточительно, вяло листы скользят на бетон. Я утомлен, лучше всего было бы остановиться. Женщина пристально смотрит на ворох разлетевшейся бумаги. Нет, — отвечает она, — но войдите, — и вдруг отворачивается. Слегка переминаюсь с ноги на ногу, топчу чье-то лицо, отсюда напоминающее пятно, мусор.

И иду в дом, за Девочкой.

* * *

Ах, с этими объявлениями всегда может случиться что-то неожиданное. Не говоря уже о женщине с объявлением «личного характера» на уме, которая, прежде чем продиктовать свой шифр, обнаружила, что служащий в окошке точно соответствует описанию разыскиваемого. Нет, нет, любовь — это всегда что-то подстроенное. Не говоря уже о том, кто, углубившись в газетный некролог, упал под колеса автомобиля, это было бы слишком, не правда ли? Но в коммуникации (в том числе и указанного типа) вы никогда не знаете, какого кролика извлечете из шляпы, и что завтра получите на обед. Случалось ли с вами так, чтобы внезапно, без причины, в голове промелькнуло чье-то имя, которое вы целую вечность не вспоминали, а именно этот человек в этот самый момент позвонил вам по телефону и спросил, как у вас дела? Нет? Но следует признать, что такое вполне возможно, и такое с кем-то и где-то случалось.

Так или иначе, но если Девочка не давала объявления о сдаче комнаты, что-то подобное у нее в голове засело. Такой большой дом. Впрочем, в моде объявления о пожизненном содержании — после преодоления самаритянской каторги санитар по завещанию получает квартиру одинокого подопечного. Если смотреть на это так, то разумный человек может безучастно задаться вопросом, как так, что Девочка не дала свое объявление давно, но не вопросом, откуда взялся этот парень из темноты?! Посмотри, как она едва передвигает ноги в разношенных тапках, как кривит лицо, когда случайно узнает себя в зеркале, как огонек сигареты, зажатой в губах, угрожающе приближается к ней…

Сюда, — показывает Девочка усталым жестом хранителя сокровищ. Пованивает кошками, но ни одной не видно. Молодой человек морщится, возможно ли, что этот дом когда-то был похож на светлячка? Паркет скрипит, значит, по ночам мебель будет посвистывать, потрескивать, похрустывать, — заключает пришелец, заглядывает в комнату, мимо которой проходит. Низкий сервант набит книгами, большинство из которых заметно обтрепаны. Так, значит, говорит молодой человек про себя.

На большом письменном столе, повернутом от окна, можно, проходя мимо, в это скудное мгновение увидеть мельком крошечный череп, перед плетеной корзинкой. Для прочего не требуется особого воображения: пишущая машинка, которая перепрыгивает через буковку z (похожую на черный собор), ламповый радиоприемник, на затененном ветровом стекле которого золотые названия городов, далеких, как Луна или глухота, островки чистой и исписанной бумаги, с ослиными ушами, пепельница — морская раковина, полная раздавленных окурков, шариковые ручки, пачкающие, и карандаши с давно сломанными грифелями, энциклопедия Майерса, с экслибрисом в форме неизвестного насекомого, пустые бланки рецептов, засаленные карты, которыми всегда раскладывается пасьянс, фотография двух молодых людей, примерно тридцатых годов, в деревянной рамке, простой, как крест на могиле… Со стены блеснуло человекоподобное зеркало, годами уходящее в себя, если мы скажем — трещина или паутина, это покажется нервозностью, бестактностью, мелочностью, но, и это очевидно, — нигде нет ожидаемых картин.

(Естественно, для них еще слишком рано. Если бы все пошло гладко, то и рассказ не нужен).

* * *

Подождите, говорит Девочка, и теперь молодой человек замечает то, что у нее на голове в первый момент показалось ему гнездом из виноградной лозы или какой-то створожившейся маской для наведения красоты или краской для волос, на самом деле всего лишь бесформенный французский берет, который много времени провел на улице.

Сразу видно, что он приличный, — оценивает Девочка, пытаясь скрыть совершенно нормальное любопытство, что это с ним вдруг? Она знает, — догадывается пришелец, глядя в затылок, она знает.

Девочка останавливается перед крутой лестницей, чешет то место на шее, где ее укусила муха, если бы молодой человек зажмурился, то услышал бы, как блестящий ноготь скребет по тонкой бумаге. Женщина медленно поднимается: ставит левую ногу на ступеньку, потом приставляет к ней правую, которой после небольшой остановки делает шаг, чтобы к ней приблизить ту, вторую. Как в свадебном марше, рассмеялся бы молодой человек, будь у него лишнее время, ведь скоро она обернется и позовет его наверх.

Поэтому он быстро тянется к первой же дверной ручке, и вот ему на мгновение открывается спальня, с таким количеством слежавшейся пыли, что наш любопытствующий в тот же момент изумленно чихает. Меж тем сверху слышен характерный звук, возникающий, когда двигают тяжелые вещи, и молодой человек, успокоившись, осматривается, стараясь задержать дыхание.

Тяжелая двуспальная кровать, «застегнутая на все пуговицы», в оковах бесчисленного количества простыней и покрывал, а на всем этом сидит, расставив ноги, большая кукла, с блудливыми стеклянными глазами. Жалюзи опущены, воздуха нет, могильные сумерки. У молодого человека слишком мало времени, чтобы заметить, как на комоде разевают пасть богато украшенные часы, похожие на миниатюрного циклопа, как рядом с ними увядает шестипалый подсвечник, как там, в углу, большой мужской зонт — раскрыт. Молодой человек смотрит на голые стены, заглядывает за двери, он думает о намертво запертом на замок сундуке, похожем на музыкальную шкатулку для великанов. Обмерев от страха, он возвращает скрипучую ручку в исходное положение, с комической гримасой на лице, наводящей на мысль, что он только что обменялся рукопожатием с силачом.

Тут он замечает, чуть дальше, еще одну дверь. Сколько у него времени? Он зажмуривается в темноте, здесь лестничный марш заслоняет и ту малую толику дневного света, льющегося сквозь световой люк в крыше. Он начинает нащупывать наугад, влажными пальцами. Когда окончательно берется за ручку, слышен только ее щелчок. Лишенному возможности заглянуть в комнату кажется, что с той стороны дверь подпирает труп, брошенный у порога, у гостя так тяжело на душе, что это можно увидеть на рентгеновском снимке.

Где вы, — спрашивает Девочка и близоруко щурится. Вот он я, здесь. И молодой человек в два прыжка нарисовался перед ней. Вот черт, — отпрянула Девочка, но только нельзя сказать, что ее это рассердило, у кого бы испортилось настроение при такой скорости, кто, положа руку на сердце, не желает себе быстрой кончины? Легко об этом говорить вот так, вчуже, но она давно купила себе участок на Новом кладбище, еще тогда, когда перестали хоронить на Алмашском,[1] а там вся ее родня, хотя, конечно, можно было бы, вы же знаете, как это делается, подмазать, ну, и найдется местечко, а где мои связи, correspondences, сударь, там же, где и прошлогодний снег, где старые поклонники, эх, где им еще быть с их грошовыми пенсиями, — в жидкой грязи, если не в земле сырой, право, не стоит, и не пациент какой-нибудь, ну кто теперь помнит про детские болезни, старые переломы, но попалось мне объявление «продаю участок там-то и там-то», ага, сказала я себе, этот решил не умирать, — и они оба рассмеялись.