Июльский ад (сборник) - Игорь Подбельцев

И НЕБЕСА ПОСЛАЛИ СМЕРТЬ

Ротмистров, поглядывая в окошко мчавшегося к Миллерово автомобиля, то и дело тяжело вздыхал: трудно-архитрудно! — и создавать новую армию, приводить её в надлежащий порядок, и командовать ею…

Павел Алексеевич, сняв очки, устало протёр глаза. Почему он, генерал, ехал сейчас в Миллерово? Не надо задавать такой вопрос — ни самому себе, ни, тем более, кому-то со стороны: на это были веские причины! Всё дело заключалось в том, что уже стояла середина марта и что в это самое время и штаб армии — его, Ротмистрова армии, — и армейские части, и главные силы 29-го танкового и 5-го гвардейского Зимовниковского механизированного корпусов сосредоточились именно в этом самом пункте, носящем название — Миллерово.

На какое-то время Павел Алексеевич отвлёкся от мыслей об армии: в его голову внезапно хлынули совсем недавние и очень для него приятные воспоминания. Да, что ни говори, но он в последнее время ох как часто посещал столицу необъятного СССР — древний город Москву. И решал там не только необходимые стратегические дела, касающиеся непосредственно 5-й гвардейской танковой армии. Нет, помимо всего неотложного, касающегося армии и только армии, были у него, у боевого генерала, запоминающиеся встречи с партийными и государственными деятелями, были встречи с известными журналистами и писателями.

Ротмистров специально прикрыл глаза, и тотчас перед мим, как наяву, возник образ Микояна, обходительного и внимательного. Микоян был членом Государственного Комитета Обороны, руководил снабжением Красной Армии продовольствием, боеприпасами, горючим и другими материальными средствами. Он почему-то очень хорошо относился к Павлу Алексеевичу и, не стоит, видимо, скрывать, что именно благодаря ему, благодаря его пристальному вниманию и дружеской заботе только что созданная армия в самый что ни есть короткий срок была обеспечена всем необходимым.

Хорошее впечатление на Ротмистрова произвела его встреча с всесоюзным старостой Калининым. Михаил Иванович, вручая генералу орден Суворова II степени, просил его передать горячий и пламенный привет и самые лучшие пожелания воинам-танкистам.

Но, пожалуй, — да что там пожалуй?! — в самой реальной действительности более всего запомнилась, запала глубоко в душу Павлу Алексеевичу его встреча с известным советским писателем Алексеем Николаевичем Толстым, который сам захотел непременно поговорить с ним, генералом-танкистом, по прочтении в газете «Красная звезда» статьи — «Мастер вождения танковых войск». Целых два часа расспрашивал тогда писатель генерала о боевых действиях танковых войск, о проводимых тактических приёмах, о конкретных примерах героизма танкистов. Ну буквально до всего было дело и интерес у писателя Толстого…

— Павел Алексеевич! — донёсся до расслабившегося и задумавшегося Ротмистрова голос адъютанта Земского.

Ротмистров медленно открыл глаза:

— Чего тебе, Василий?

— Мы к Миллерово подъезжаем.

… Миллерово было похоже на растревоженный муравейник. Разгружались с железнодорожных платформ танки, сновали люди, в воздухе разносились громкие выкрики команд, да ещё невыносимый лязг и противный — до зубной боли — скрежет железа об железо.

Братья Кошляковы стояли у своего танка, который уже успели согнать с платформы. К ним подошёл чем-то озабоченный капитан Зенин.

— Мужики, а что — закурить у вас не найдётся? — спросил ом. — Дымнуть хочется — прямо спасу нет!

— Может, тебе ещё и губы в придачу дать, — хмыкнул Василий, — чтобы лучше затяжки делать?

— Грубиян! — хмыкнул Зенин и ещё раз повторил, но теперь уже растягивал слово по слогам: — Гру-би-ян!..

Валентин пренебрежительно отвернулся от Зенина: он всё ещё непримиримо зол был на него за тогдашний инцидент в домике медиков, а тут ещё настырный капитан продолжал настойчиво добиваться благосклонности со стороны Файлы, которую, незаметно для себя, полюбил он, Валентин. Фаина, естественно, отвергала приставания Никанора, но он не отступался, и это злило, доводило до бешенства Валентина Кошлякова, и он уже не один раз обещал Никанору, что когда-нибудь обязательно набьёт ему морду, — его наглую капитанскую морду, но тот лишь презрительно усмехался в ответ.

Итак, Валентин, проигнорировав вопрос Зенина, демонстративно отвернулся. Василий же, на полном серьёзе, сказал, что курева у него нет. Соврал, однако. А Владимир, по доброте души своей, неторопливо полез за кисетом.

— Травись, товарищ Никанор, — сказал он, — такой гадости мне для друга вовсе не жалко.

Зенин закурил, благодарно — насмешливо кивнул головой, ловко пустил дым через нос, задумчиво огляделся вокруг. Танки… Танки… Танки… И люди… Солдаты… Василий перехватил взгляд капитана.

— Что, Никанор, любуешься? — спросил он и, не дожидаясь, что скажет Никанор, сам же себе ответил. — А чего ж не любоваться!.. Глянь-ко, какую силищу сюда нагнали! Мать честная!.. Враз немцы лапы кверху поднимут…

Зенин скептически улыбнулся,

— Храбрый ты, Василий, а дурень… Ты слышал что-нибудь о новой боевой технике немцев?

— Что ты имеешь в виду, капитан?

— Как что? Ты тут под дурака не шарь, Вася!.. А танки Т-V и T-VI?! Что ты о них скажешь?

Василий нахмурил брови:

— Ты имеешь в виду «пантеру» и «тигра»?

— Вообще-то я на глупые вопросы не отвечаю, но сейчас скажу. Вот именно: эти «тигры», да в придачу к ним самоходные орудия «фердинанд», имеют к вашему сведению, сильнейшую лобовую броню. У наших «тридцатьчетвёрок» броня значительно слабее. Так что, разлюбезный мой лейтенант Вася, может быть, и нам ещё придётся лапки кверху тянуть! Под команду «Хенде хох!»…

— Ну да! Ты ещё и самолёты немецкие вспомни — «Фокке-Вульф-190 А» и «Хеншель-129», которые, если верить слухам, сильное пушечное и пулемётное вооружение имеют…

— Зачем юродствовать, Котляков? Самолёты нас, слава Богу, поскольку-постольку касаются, а я о танках речь веду: согласись, что всё-таки слабее наши танки против германских… Слышал ведь, как пострадала от «тигров» да «пантер» первая танковая армия Катукова?

— Наши танки манёвреннее! — упрямо сжал губы Василий. — Манёвр в битве большую роль играет! Сам знаешь… Так что, благодаря манёвру, лобовую броню можно обойти, в бок, понимаешь, — в бок надо бить немца. И заполыхают они— как миленькие!

— Я ещё раз повторяю, Василии: храбрый ты, а дурень. На наших танках семидесятишестимиллиметровые пушки приспособлены, а у немцев — восьмидесятивосьмимиллиметровые. Мощнее? Разумеется, мощнее…

— Ну и чёрт с ними!.. Зато больше радости будет, когда более сильного укокошишь… — Василий обернулся к Владимиру. — Дай-ка, братан, я докурю.

— Какие-то у тебя, Зенин, панические высказывания просачиваются! — не выдержал Валентин. — В плен сдаваться надумал, или как?

Зенин резко повернулся к Валентину, и глаза его зло сверкнули.

— Ты что?… Я — в плен?… Неужели?… Неужели ты так думаешь?… Ты…

Он на какой-то миг замолчал, подбирая более оскорбительное, сразу же морально разящее наповал слово, но тут вдруг неподалёку резанул барабанные перепонки чей-то тревожный, раздирающий душу крик:

— Воздух!.. Воздух!..

Это короткое слово мгновенно услышали всё, и оно пошло перекатываться и громыхать, но теперь уже с разными интонациями, над всеми сосредоточенными в Миллерово — гружёными ещё и разгруженными уже — эшелонами; это короткое слово громыхало и перекатывалось стремительно из одного конца станции в другой. И тотчас, стремясь забить, заглушить такое зловещее на войне слово «Воздух!» и, наоборот, такое необходимое и жизненно важное это же самое слово в повседневной жизни, пространство железнодорожной станции напрочь пронзили отрывистые выкрики команд офицеров и сержантов.

— Всем в укрытия!.. Рассредоточиться!..

И люди в серых шинелях, до этого деловито суетящиеся и снующие там и сям, стремительно побежали прочь от беззащитных эшелонов, залегая, прикрыв головы руками, за насыпью, за далёким и по-зимнему голым кустарником, в лощинах на тёмном мартовском снегу. А к станции уже вплотную с большущей скоростью приближался зловещий гул самолётов, которых многие ещё не видели, но уже всем телом, каждой клеточкой своего мозга ощущали где-то прямо над собой, и им, солдатам и офицерам, казалось, что нет никакого прикрытия от них, что нет никакого спасения от внезапного набега небесных стервятников.

И вот самолёты с чёрными крестами на фюзеляжах вынырнули из-за горизонта и как-то очень уж быстро очутились над злополучным и вконец растерянным Миллерово. «Юнкерсы» умело и привычно выстроились в огромную карусель, и она, зловеще завывая, закружилась в диком воздушном хороводе над станцией, над замершими в ужасе эшелонами с техникой, над танками, уже благополучно сошедшими с платформ, над людьми-солдатиками, тщетно зарывавшимися в ненадёжный мартовский снег и молящими Бога, в которого за минуту до этого мало кто верил, о спасении, о том, чтобы смерть с чистых небес проскочила сегодня, сейчас далёкой-предалекой стороной.