Дневник черной смерти - Энн Бенсон

«Крысы».

«Крысы? Что вы имеете в виду?»

«Крысы разносят чуму».

«Чушь!»

«Подумайте об этом, де Шальяк. Где крысы, там и чума».

«Это безумие. Крысы есть везде».

— Вот именно, — вслух сказал Алехандро.

Гильом повернул голову и с любопытством посмотрел на деда, как бы спрашивая: «О чем ты?»

— Так, пустяки, — ответил Алехандро на безмолвный вопрос мальчика. — Ничего важного.

Неподалеку от Авиньона они погрузились на баржу и, отталкиваясь шестами, поднимались вверх по течению Роны, пока встречный поток не стал настолько силен, что не имело смысла с ним сражаться; тогда они снова сошли на берег и скакали вдоль реки, пока не добрались до деревни Вейланс. Здесь находился монастырь, где им предстояло провести первую ночь. Несколько лакеев и больше десятка облаченных в коричневые рясы монахов встретили де Шальяка поклонами, после чего он удалился в сопровождении прелата в красном одеянии и головном уборе со скошенными углами. Остальных путешественников — в том числе Алехандро и Гильома — оставили на попечение конюха; он показал им конюшню, где они должны были спать на соломе среди коней.

Сама деревня находилась неподалеку от монастыря. Взгляд Гильома приковали к себе яркие огни окон таверны, и, когда Алехандро попытался увести его в конюшню, мальчик запротестовал.

— Нам не стоит показываться на людях, — сказал ему Алехандро.

— Но, дедушка, там музыка… можно послушать? Пожалуйста!

— Нет, Гильом, никто не должен нас видеть.

— Совсем ненадолго. Там нас никто не узнает.

Он был прав, конечно; посетить таверну — в этом практически не было никакого риска. Скорее больше бросилось бы в глаза, если бы они не пошли туда. Единственными солдатами поблизости были те, что сопровождали их. Половина, при полных регалиях, осталась на страже; вторая половина, за исключением одного, отправилась в таверну, едва представилась такая возможность. Тот солдат, который пренебрег развлечением, выглядел не слишком крепким и, едва его товарищи ушли, проскользнул в конюшню, словно желая отдохнуть. Алехандро сначала хотел пригласить его пойти с ними, но потом передумал, заметив, как целеустремленно тот удалился в конюшню.

Но если это обычный папский солдат в кругу своих товарищей, почему он отказался от возможности развлечься?

Однако любопытство на лице Гильома прогнало прочь подозрения. Возбуждение мальчика не удивило Алехандро; собственная долгая скачка от Авиньона до Парижа в 1348 году в значительной степени стала для него открытием мира, и все, что он тогда видел, врезалось в память — даже те ужасы, которые лучше было бы забыть. Мальчик, которого он растил, никогда не покидал пределов авиньонского гетто, если не считать того путешествия из Парижа в Авиньон, сразу после его рождения, которое он проделал пристегнутым к груди Алехандро. Много ли знает о мире внук короля Англии?

— Ладно, — сказал он Гильому, — пойдем послушаем музыку, но ты должен пообещать мне не разговаривать с незнакомцами.

Он остановился у двери таверны и заглянул внутрь, пряча мальчика за спиной, и лишь не заметив ничего предосудительного, позволил ему войти. Глаза у Гильома стали как блюдца, взгляд метался от одной удивительной вещи к другой, жадно впитывая все. Одежду здешних женщин еврейки в гетто сочли бы бесстыдной — из-за ярких цветов и открытости нарядов. Вдобавок местные красавицы щеголяли кружевами, драгоценностями, экстравагантными шляпками и туфлями с остроконечными носками.

— Почему у этих женщин такие высокие лбы? — спросил Гильом.

— Она зачесывают волосы назад. Видишь ли, высокий лоб тут считается признаком элегантности.

— Не понимаю почему. Мне кажется, что они выглядят странно.

— Мне тоже, — согласился Алехандро.

Жизнерадостное поведение французских буржуа — пение, танцы, шумные ссоры, непринужденная болтовня — тоже чрезвычайно заинтересовало мальчика.

— Ты голоден? — спросил его дед.

— Ох, да!

— Тогда давай поужинаем.

Он взмахом руки подозвал хозяина и заказал хлеба, сыра и, для себя, кружку эля.

— Сегодня вечером ты впервые попробуешь эль, Гильом.

Тот с радостью схватил кружку, но, едва горьковатая жидкость коснулась языка, состроил гримасу.

— Мальчик правильно оценивает вкус этого пойла.

Повернувшись на голос, Алехандро увидел старика с седыми волосами и бородой; тот улыбнулся, и все его лицо пошло бесчисленными морщинами, однако взгляд голубых глаз был ясен и полон энергии.

— Мне и самому здешний эль не нравится, — продолжал он, — но приходится пить, потому что вода тут совсем непригодна для питья.

Любопытство Алехандро тут же всколыхнулось.

— Почему, добрый сэр?

Мужчина оглянулся, словно опасаясь, что их могут подслушать, но поблизости никого не было.

— Ну, просто… выпьешь этой воды и заболеешь.

Лекарь придвинулся ближе, не обращая внимания на зловонное дыхание старика.

— И какие же признаки у этой болезни?

Тот пристально посмотрел ему в глаза.

— Вы говорите как испанец.

Надо же! Алехандро считал, что после стольких лет вдали от родины все следы его происхождения стерлись. И тем не менее старик разгадал его, услышав всего пару фраз.

— Я жил во многих странах, — ответил Алехандро, осторожно подбирая слова, — в том числе и в Испании. Наверно, это отразилось на моей речи. Но, молю вас, продолжайте… как проявляется болезнь?

— Кто попьет воды, тому становится совсем худо, — сказал старик. — Не могут ничего удержать внутри, все выбрасывают, с одного конца либо с другого, если вы понимаете, о чем я.

Глаза у него посверкивали — чувствовалось, что ему нравится говорить такие неприятные вещи.

— Понимаю. Однако вряд ли такого рода болезнь можно полностью объяснить употреблением воды.

— Почему нет? Чужаки, которые приходят в нашу деревню даже ненадолго, убегают в лес, держась за животы. Чтобы облегчиться. И больше никогда тут не появляются.

— А те, кто живет здесь? Не могут же они болеть постоянно.

— А их это не затрагивает, — ответил старик. — Любопытно, правда?

— И вас?

— И меня тоже. — Он злорадно ухмыльнулся. — Но, как уже было сказано, я не пью воду. Только эль. — Он поднял кружку в знак приветствия, залпом осушил ее и вытер рот рукавом. — А вы откуда прибыли?

— Из Монпелье, — ответил Алехандро.

— Дедуш…

Под суровым взглядом Алехандро мальчик закрыл рот.

— А куда направляетесь?

— В Страсбург.

На этот раз Гильом никак не отреагировал на ложь деда.

— Долгое путешествие, — заметил старик.

— Действительно. И нелегкое.

— Ну, удачи вам. — Старик, уже заметно навеселе, наклонился поближе. — И помните — не пейте из колодца. Говорят, его отравили евреи.

С этим он встал и ушел; Алехандро от ярости буквально утратил дар речи.

Они быстро доели хлеб с сыром и вернулись в конюшню. Там не было никого, кроме щуплого солдатика. Он уже лежал, плотно завернувшись в одеяло, так что видна была лишь голова в капюшоне. Алехандро мельком отметил про себя, что сапоги солдата стоят точно между ним и местом, где мог лечь другой, носок к носку, пятка к пятке.

Слишком аккуратно… как будто солдат хотел воздвигнуть маленькую стену между собой и соседом.

И почему он не принимал участия в разговорах? Он, казалось, съеживался, стараясь стать как можно незаметнее, когда остальные болтали между собой.

Алехандро уложил Гильома на солому, но тот никак не мог угомониться, ворочался, метался; в Авиньоне, в собственной постели, он никогда себя так не вел. В конце концов Алехандро спросил его:

— Что с тобой, Гильом?

Мальчик приподнялся, опираясь на локоть.

— Мы правда едем туда, куда ты сказал?

Алехандро приложил палец к губам.

— Шшш! — Он обернулся и посмотрел на солдатика, но тот, похоже, уже спал. Тем не менее Алехандро продолжил еле слышным шепотом: — Нет, малыш, мы едем в Париж.

Мальчик понял его намек и тоже прошептал:

— Тогда почему ты сказал, что мы едем в другое место?

— Нельзя, чтобы узнали, кто мы на самом деле.

— Но почему?

Алехандро не знал, что ответить.

— В свое время поймешь, а пока прими такой ответ. Понимаю, это нелегко для тебя. Но ты постараешься?

— Да, дедушка, — ответил Гильом с нотками разочарования в голосе.

— Терпение, Гильом. Все будет хорошо.

Алехандро и самому хотелось в это верить.

Дверь на женскую половину открыла старая няня Изабеллы. Ее лицо, обрамленное жестким белым головным убором, было изборождено морщинами.

— Чего тебе, мальчик?

— Ах, добрая няня, пожалуйста, не называйте меня мальчиком. «Парень» гораздо лучше. В этом слове есть намек на скорую возмужалость.