Мудрость веков - Людмила Шапошникова

Одних мудрецов мы знаем, другие остаются для нас анонимными, плотно сокрытыми цветным занавесом мифа. Но есть среди них и те, для которых анонимность является не мифом, а реальностью. Они представляют как бы анонимное течение в традиционном институте. В течение веков целые группы мудрецов и учителей оставались как бы за экраном истории. Они достигали высоких ступеней на лестнице духовного совершенствования. Некоторые из них, появляясь в миру, нередко занимали высокое социальное положение, но оставляли как бы в тени свою связь с институтом мудрецов. Можно, например, вспомнить об императоре Ашоке из династии Маурьев или об императоре Акбаре из династии Великих Моголов. В обоих случаях Власть, соединившаяся с Мудростью, дала плодотворные исторические результаты. На раннем этапе индийской истории сложилось так, что мудрость была представлена высшей жреческой кастой брахманов, а власть — кастой воинов-кшатриев. Однако где-то в первом тысячелетии до нашей эры кшатрии начинают активно участвовать в формировании духовной традиции Индии. Если книги Ригведы были созданы поэтами-брахманами, то «Упанишады» носили иной характер. Авторы этого труда направили все свое внимание на исследование сущности и истинных ценностей самого человека. «Упанишады» были созданы ста девятью мудрецами, среди которых находились такие реальные личности, как Аруна, Джанака, Шандилья, Уддалака, Яджнавалкья, Шветакету, Аджаташатру, чья жизнь приходится на VII–VI века до н. э. Появление кшатрийской традиции в сфере духовной жизни Индии связано с определенными социально-культурными изменениями в стране в целом. Эта традиция сыграла революционную роль, выступив против косной и застойной брахманской мысли. «Упанишады» подорвали брахманскую монополию в духовной культуре Индии. С тех пор обе традиции, и брахманская и кшатрийская, развивались параллельно, соперничая друг с другом, а иногда вступая в открытую борьбу. Мудрецы-кшатрии осуждали привилегии и замкнутость жреческой касты и несли в себе дух социального реформаторства. Новые философские идеи, содержащиеся в «Упанишадах», распространяли по стране странствующие аскеты. Их называли паривраджаками, а позднее шраманами, или «бродягами».

Но проходили годы, и шраманы-скитальцы оседали, строили обители, окружали себя учениками. Правители приглашали новых учителей к своим дворам, выслушивали их, отвергали или принимали их идеи. Постепенно вокруг кшатрийских учителей возникали своеобразные общины, живущие по законам коллективного труда. Эти общины искателей истины были знаменательным явлением в духовной жизни Индии. Они стали как бы предтечей двух крупнейших в истории Индии философских движений — буддизма и джайнизма, — основатели которых жили в VI в. до н. э. Буддизм — ярчайшее явление кшатрийской духовной традиции — заимствовал у своих предшественников общинную организацию, любовь к этическим проблемам и склонность к научной логике, которой в то время уже пользовались такие науки, как математика, астрономия, медицина, естествознание. «…Удивительно, — напишет века спустя Д.Неру, — насколько близко эта философия Будды подводит нас к некоторым понятиям современной физики и современного философского мышления»[11].

Будда отрицал авторитет Вед, не принимал кастовой системы и выступал против ритуалов, которые составляли важнейшую часть жреческой практики брахманов. Буддизм как бы канонизировал кшатрийскую традицию и принес ей долгую жизнь. С этой же традицией оказался прочно связанным и современный мир мудрецов, учителей и философов Индии.

Живя годами в Индии, я старалась разобраться в этом мире, найти необходимые ориентиры, схватить его суть. Удивительные слова «риши», «махариши», «махатмы» неведомой музыкой звучали в моих ушах. С годами я многое если не постигла, то узнала, и этот необычный мир если и не обрел искомой стройности в моих представлениях, то стал ближе и понятней, чем в моменты первых моих соприкосновений с ним. Это был чисто индийский мир, так я себе его представляла, пока не наступил тот день.

Это случилось в гималайской долине Кулу, в первые же часы моего пребывания на вилле Николая Константиновича Рериха, где он прожил около двадцати лет и умер в 1947 году. Стоял ясный весенний день. Я спустилась по склону и наткнулась на ровную, чисто выметенную площадку. В центре площадки возвышался камень серого гранита. «Тело Махариши Николая Рериха, — гласила надпись на камне, — великого друга Индии, было предано сожжению на сем месте 30 магхар 2004 года Викрам эры, что соответствует 15 декабря 1947 года. Ом Рам». Махариши значило Великий мудрец. Русский художник — и вдруг Махариши! Я знала Рериха — художника, Рериха — ученого, но Рерих — Великий мудрец мне не был знаком. В моем представлении возникла какая-то гипотетическая абстрактная область, где произошло неведомое мне соприкосновение русской и индийской духовных традиций и в которой русский художник Рерих сыграл, видимо, очень важную роль. Но прошло немало лет, пока эта область не стала для меня реальностью и из абстракции не превратилась в нечто вполне конкретное.

3. ДВА МАГНИТА

Человек, которого в Индии называли Великим риши, написал в 1944 году в гималайской долине Кулу следующие слова: «Тянется сердце Индии к Руси необъятной. Притягивает великий магнит индийский сердца русские. Истинно „Алтай-Гималаи“ — два магнита, два равновесия, два устоя. Радостно видеть жизненность в связях индо-русских. Дело не в политике, а в живых душевных человеческих отношениях. Не прочны швы политические, то и дело лопаются и являют отвратительные прорехи. Другое дело прочные сердечные узы. Чем древнее они, тем они краше. Красота заложена в индо-русском магните. Сердце сердцу весть подает»[12].

Эти слова свидетельствовали о неожиданном подходе Великого мудреца к взаимоотношениям двух народов. Н.Рерих смело вводил в эти взаимоотношения факторы, которые, казалось бы, никогда не учитывались в подобной области. Сердце, сердечные узы… Видно, надо было так хорошо знать души двух народов, своего и чужого, чтобы вот так суметь заглянуть в самую их сердцевину, суметь определить их духовную направленность. Было ли это случайным, интуитивным проникновением или за всем этим стояли Знание и упорный, систематический труд самого Великого мудреца? Еще живя в России, Великий мудрец интересовался той культурной общностью между Индией и Россией, которая время от времени проявлялась и в древних корнях их языков, и в изначальных повериях, и в неожиданных параллелях психологического склада. Он предположил, что в глубоком прошлом существовал какой-то общий, гипотетический источник, сформировавший древнюю основу культур обеих стран, Он не мог конкретно определить, что собой являл этот источник, но был уверен, что культура, напитавшая его, обладала высокой духовной насыщенностью. И Великий мудрец записал в 1944 году: «Если поискать да прислушаться непредубежденно, то многое значительное выступает из пыли и мглы. Нужно, неотложно нужно исследовать эти связи. Ведь не об этнографии, не о филологии думаем, но о чем-то глубочайшем и многозначительном»[13].

Вот это «глубочайшее и многозначительное», пронизанное многовековой духовностью, и создавало то взаимное тяготение обоих народов друг к другу, о котором не раз писал Великий мудрец. Да и сам Великий мудрец как явление мог возникнуть только в этой атмосфере взаимного тяготения, в ее благодатном климате соединить в себе обе духовные традиции, стать кульминацией в их взаимодействии и поднять это взаимодействие на качественно новый уровень.

Связи Индии с Россией уходили в глубь веков. Еще в византийские времена к нам шли удивительные сведения о далекой стране чудес. В XV веке тверской купец Афанасий Никитин отправился «за три моря», чтобы своими глазами увидеть эту страну, потом индийские купцы основали торговую колонию в Астрахани. С веками наши связи с Индией укреплялись, становились богаче и разнообразней, в них все большую роль играли духовные традиции, выступая в этих связях в качестве скрепляющего, цементирующего начала. В русский фольклор проникали индийские сюжеты. Староверы рассказывали об индийском царевиче Иосафе, или Будде, о «Голубиной книге» и многих других диковинных вещах. В конце XVIII века в России перевели философский трактат «Бхагаватгита». В XIX–XX веках в русских изданиях печатались ведические гимны, пураны, эпические поэмы «Рамаяна» и «Махабхарата». Известные русские писатели и поэты переводили литературные произведения Индии, и прежде всего ее великого поэта Рабиндраната Тагора. Русским читателям была известна «Жизнь Будды» Ашвагоши, а также произведения крупнейших мыслителей Рамакришны и Вивекананды. Нравственные искания русской интеллигенции конца XIX — начала XX века находили отклик в индийской духовной традиции, которая была созвучна этим исканиям.