Дом, где живет смерть - Элизабет Ролле

Бэрридж повертел в руках листок, затем протянул его О’Брайну. Вспыхнуло пламя зажигалки.

— Я становлюсь вашим соучастником, — заметил Бэрридж, когда пламя охватило письмо Фредерика Крайтона.

— В чем? Это же не преступление. Кто бы ни был преступник, это письмо не является уликой. Пусть мисс Крайтон считает своего отца порядочным человеком.

Письмо было уничтожено.

— Итак?..

— Надеюсь, то, что я вам расскажу, Останется между нами, — сказал О’Брайн. — До сих пор я рассказывал об этом лишь мистеру Крайтону. Я опасался, что рано или поздно он все равно узнает, а мне очень не хотелось, чтобы он услышал эту историю из чужих уст. После университета друзья покойного отца устроили меня секретарем к лорду Форрестеру. — Когда О’ Брайн назвал это имя, у Бэрриджа возникло смутное воспоминание, что ему уже доводилось его слышать. — Я проработал у него два года, а потом в его особняке ночью произошла крупная кража. Полиция докопалась, что в ту ночь я не был в своих комнатах. Я отказался объяснить, где находился в это время, и полиция обвинила в краже меня. Сказать правду я не мог, так как провел ночь у дочери лорда Форрестера, леди Джун. Она была помолвлена, и если бы это дошло до жениха… Меня уже собирались арестовать, но она уговорила отца замять дело. То ли намекнула на истину, то ли что-то придумала. В общем, меня оставили в покое, но работу я потерял, и лорд Форрестер, разумеется, рекомендаций мне не дал. К тому же мое имя попало в газеты в связи с кражей и упоминалось там в выражениях, ставящих под сомнение мою порядочность, после чего мне было очень трудно найти другое место. Когда я изложил это мистеру Крайтону, он сказал, что нечто подобное и предполагал. Вскоре он стал платить мне больше, но и работы было много. Когда он бывал занят сам, то поручал мне вести переговоры, посылал за границу. Год назад начались перемены: он вдруг, без всяких объяснений, закрыл все дела, продал свою долю во всем, что требовало непосредственного участия, и купил этот дом. Мне он сказал, что даст наилучшие рекомендации и поможет устроиться на хорошее место, если я не хочу покидать Лондон и переселяться в сельскую глушь. Мне действительно не хотелось уезжать из Лондона, я плохо представлял, зачем ему секретарь, раз он прикрыл все дела. Однако получилось так, что я случайно догадался о причине внезапных перемен, догадался, что он тяжело болен. Когда я сказал, что поеду с ним, он обрадовался. По натуре он был очень деятельным, и после насыщенной разными событиями жизни в Лондоне одному ему было бы здесь очень тоскливо. Патриция и Тэмерли приехали позже. Чем он был болен, я не знал. Когда попробовал заговорить с ним на эту тему, он так на меня набросился, что я больше не смел и заикнуться о его болезни. С каждым месяцем ему становилось все хуже. Мне было известно его мнение о медицине, и я понимал, что сам он никогда не обратится к врачу. Наконец я по собственной инициативе, даже не предупредив его, привез сюда доктора Окленда. Ругался он потом ужасно. Чего только я от него не услышал! Он даже кричал, что не намерен держать в своем доме предателя и чтобы я убирался вон. Неделю, а то и больше я старался не попадаться ему на глаза, однако убираться вон я не собирался. У него был рак, и убедить его лечиться, кроме меня, было некому. Патриция для этого не годилась, у нее не хватало духу противоречить ему, а Тэмерли… — О’Брайн запнулся. — В общем, я не стал изображать обиженного и остался.

— За что он ругал вас вчера вечером?

— Он поймал меня на том, что я ночевал рядом с его спальней. У него бывали сильные боли, и тогда он звал меня, чтобы сделать укол. Сам он не умел, а я быстро научился. Держать в доме медсестру он категорически отказался. Мои комнаты отсюда далеко, и получалось так: он звонил Джеймсу, лакею, который его обслуживал, Джеймс приходил к нему, затем шел будить меня. Это было слишком долго. Последнее время ему часто было плохо, и я хотел переехать в свободные комнаты рядом с ним, но он почему-то стал возражать. Сказал, что ему будут мешать мои пластинки — я люблю классическую музыку и вечером обычно слушаю пластинку-другую. Я пообещал, что буду включать проигрыватель очень тихо, к тому же здесь хорошая звукоизоляция. Однако он вконец рассердился и заявил, что мне нет никакой нужды менять свои привычки и чтобы я оставался на своем месте. По-моему, ему была противна сама мысль о том, что кто-то будет исполнять при нем роль сиделки. Пришлось обойтись без его разрешения. Если вечером я видел, что он чувствует себя плохо, то ночевал рядом. С Джеймсом я договорился и предупреждал его, где буду ночевать. Мистер Крайтон этого не знал, он туда не заходил, а я вставал раньше него и возвращался к себе.

— Он не заметил, что вы стали приходить к нему быстрее?

— Нет. Очевидно, из-за болей он не уловил разницы. А возможно, он все же что-то заподозрил. Во всяком случае, вчера он туда зашел, увидел мои вещи, догадался, что я поступил по-своему, и поднял шум — я был вынужден уйти к себе.

— И больше никуда не выходили?

— Нет. Здесь идти особо некуда. Иногда мы собирались вчетвером, чтобы сыграть в бридж, а иначе после ужина расходились.

— Каждый сам по себе?

— Не совсем, — нехотя ответил О’Брайн.— Мисс Крайтон и Тэмерли часто бывали вместе.

— Он за ней ухаживает?

— Да.

— И кажется, успешно?

— Не мне об этом судить, — угрюмо сказал О’Брайн. Из-за письма вы ведь догадались, что я люблю ее.

Бэрридж кивнул:　

— Однако вы-то за ней не ухаживаете, скорее наоборот.

— Как я мог держаться иначе, когда мистер Крайтон знал про эту историю с дочерью лорда Форрестера! Мне казалось, что он с позором выставит меня за дверь, если заподозрит что-либо подобное.

— После леди Джун ваши взгляды изменились?

— Тогда было совсем другое… Для Джун это значило столь же мало, как и для меня. Однако мистер Крайтон догадался.

— Вот как… И что он вам сказал?

— Вчера после обеда он позвал меня к себе и заговорил о