Somniator - Богдан Тамко

Я ничего не придумывал заранее. Просто спустя неделю после этого глупого телефонного разговора посреди дня вышел на лестничную площадку и отключил рубильник, обесточив провода в своей квартире. Один щелчок – и люстры погасли. Я спокойно поставил стул под ту из них, которая висела в моей комнате, и начал откручивать основание, потом отодвинул защитный кожух и коснулся проводов. Я улыбнулся: тока действительно не было. Несколько минут ушло на то, чтобы раскрутить все жилы и снять люстру. Я аккуратно положил ее в угол комнаты. Теперь в потолке зияла серая дыра, из которой торчал ржавый металлический крючок. На балконе я смог найти огромной длины толстый шнур, оставшийся еще с незапамятных времен, когда мы с отцом делали провода своими руками. Завязав прочный узел с небольшим зазором, я нацепил его на крючок в потолке. Смастерив с другого конца петлю, я накинул ее на шею, несколько раз вздохнул, уставился бессмысленным взглядом в пол и оттолкнул стул…

На самом деле я сидел на диване, слушая тоскливую музыку, разрывавшую мой дом. Шнур я держал в руках и отчаянно натирал его мылом. Чем дольше я это делал, тем больше становилась амплитуда; все яростнее я осаждал щелочь с жирами на проводе, представляя, как легко он будет скользить теперь, затягиваясь на моей шее. И в этот момент, когда от скорости я почти начал сдирать кожу на ладонях, я разрыдался. Последний раз я плакал над холстом после случая с Кристиной, а теперь, столько времени спустя, опять рыдал из-за женщины. Слезы текли ручьем, как будто они копились все эти годы и теперь решили вылиться полностью. Я швырнул провод в лежащую на полу люстру, следующим, но уже в стену, с глухим хлопком полетело мыло, потом я вскочил и начал лупить руками плоскость впереди меня, покрытую обоями.

Плакал… Навзрыд! Как человек, которого бесконечно захлестнуло отчаяние. Раньше я мечтал, что Изабелла будет рыдать так же, когда узнает о моей смерти, осознав, что виной тому стало ее безразличие. Мне хотелось, чтобы нестерпимые боль и тоска накрыли ее с головой, разрывали все в груди, когда она поймет, до чего довела меня. И больше всего я мечтал, что, как в старой песне, только тогда она поймет, кого потеряла. А теперь я выл, избивая стену.

Я резко понял, что моя смерть ровным счетом ничего не изменит. Какую бы красивую записку я ни оставил после себя, это никогда не заставит мою любимую испытать хоть что-то близкое к тем мукам, которые испытывал я последние полгода. Я был рожден, чтобы никогда не быть любимым…

Тут я врал себе. В принципе, в жизни я видел влюбленные глаза, смотревшие на меня, но мне было наплевать на них: я же всегда жаждал совершенства, а те, кто любили меня, не являлись таковыми.

С каждым ударом в стену я кричал все громче:

– Умирай из-за мечты, глупый, чтобы никогда не увидеть ее исполнения!

Я рухнул на диван. Слезы просто стекали из глаз – истерика кончилась. Никогда я еще не любил кого-то так неистово и больно. Даже чувства к Кристине до сих пор оставались светлыми, а не мучительными в моей душе, но в этот раз я понял, что за всю свою жизнь не добьюсь ответного чувства. И тем более не сумею заставить Изабеллу страдать из-за меня.

«Что есть пресечение своей жизни? Высшая сила или высшая слабость? Нирвана или грех? Как бы то ни было, если в мире есть еще хоть один любящий тебя человек, самоубийство – не более, чем эгоистичный порок. А если в моей жизни когда-нибудь появится та, с которой я буду счастлив, – думал я, сквозь слезы рассматривая потолок, – самым страшным моим грехом будет обречь ее на муки потери. А наиболее печальное в этом, что и она забудет меня, смирится и будет спокойно жить дальше. Радоваться. Смеяться. Любить! Без меня…»

На протяжении всей жизни я больше никогда не думал о самоубийстве.

После этой попытки мне стало легче. Через полчаса сидения на диване и рассматривания крючка в потолке я стал мыслить спокойнее. Шнур был убран в шкаф, мыло в ванную, люстра повешена на место, электричество включено. Я вытер глаза и подошел к зеркалу. Веки были распухшие от красноты, белки полны полопавшихся сосудов. В общем, выглядел я, как несчастная девочка. Мне даже стало стыдно смотреть на это позорное отражение. После недавнего взрыва эмоций мне захотелось разбить зеркало вдребезги, но здравый смысл остановил меня. Как и было всегда. Я снова умел сдерживать свой гнев, эмоции и ярость, то есть применил один из моих самых сильных навыков, который нередко мешал мне в жизни добиваться того, чего я хотел.

В ванной мне пришлось умыться, чтобы привести в порядок свои никуда не годные глаза. Я взял валявшийся на диване радиотелефон и набрал номер, заученный наизусть.

– Привет.

– Привет, солнышко, я так рада, что ты позвонил мне! – Услышал я в трубке любимый голос.

– На самом деле рада?

– Конечно, я всегда тебе рада.

– Тогда выйди на улицу.

– Нет, прости, сейчас не могу, я…

– Просто выйди на улицу, – перебил ее я, – это ненадолго.

– Но я на самом деле занята сейчас.

– Я тебе не верю! – сказал я опустившимся голосом. – Удели мне время хотя бы один раз. Один раз из тысячи, мною предлагавшейся.

Изабелла замолчала.

– Хорошо, подойди к моему дому. Я скоро выйду.

Когда я подходил к подъезду, она уже стояла там. Увидев эту девушку, я ускорил шаг, потом перешел на бег, подбежал к Белле, накинул ей на шею тот самый шнур, на котором хотел повеситься сам и стал ее душить. Я слышал, как воздух слабо пытается проникнуть в горло девушки и понимал, что тяну удавку слишком слабо. Изабелла корчилась от мучений, а по моему телу разливалось чувство удовлетворения от того, что я мщу за это подлое безразличие, которое терпел столько времени.

– Привет еще раз, – сказал я, подойдя к своей возлюбленной. Ясное дело, что шнур остался дома, а не душил я никого и подавно.

– Ты заболел? – спросила она, увидев ненормальный цвет моих глаз.

– Скорее выздоровел, – слегка улыбнувшись, ответил я.

Она посмотрела на меня с удивлением, но не придала большого значения моим словам.

– Что у тебя такого срочного?

– Ничего. Ты помнишь, чтобы у меня когда-нибудь было что-то срочное? Я же свободен, как птица. Каникулы, отдых. Время бежит медленно, как мед из вазочки.

– Господи, ну у тебя и высокопарные выражения!

– Слово «высокопарный» тоже не самое приземленное.

– Хватит умничать. Что у тебя стряслось.

– Ответь мне на старый вопрос. Ты любишь своего парня?

Девушка явно опешила от неожиданности моего вопроса. После того раза я обычно обходил эту тему стороной, говорил фразы типа:

«У вас до сих пор все серьезно?» – намекал.

Сама же она говорила мне разные вещи об отношении к этому человеку, в зависимости от своего настроения и от силы моих домогательств.

– Больше жизни, – ответила она.

Я покраснел. Прямо почувствовал, как кровь изо всех сил четко стучит мне в лоб.

– Это все, что ты хотел узнать? – было видно, что она специально ответила на мой вопрос о любви такой сильной фразой, чтобы сбить с меня охоту приставать на протяжении этой встречи. – Наполеон, пойми, что не весь мир сходится на мне. Ты очень красивый парень, добрый, обходительный, милый, хороший, поэтому ты обязательно найдешь свою настоящую, светлую любовь. А зачем тебе такая, как я?

– Ай, заткнись! – не выдержал я. – Закрой рот и не неси эту чушь! Вы достали своими мягкими фразочками из разряда: «Ты классный, но недостаточно классный для меня. Вот для какой-нибудь дурочки ты подойдешь».

Я схватил ее за запястья и подтянул руки к ее же подбородку, плотно сблизив наши лица. Мой голос по звучанию был больше похож на проклятие.

– Я за тобой бегаю полгода, – зашипел я, глядя ей прямо в глаза и тряся ее руки, – ты не понимаешь, что мне ты одна нужна? Не осознаешь, что я не вижу ни одного из твоих недостатков, включая то, что ты спишь со своим обожаемым «больше жизни»? Что значит, не нужна такая, как ты? Да только такая и нужна!

Когда я все это говорил, у нее было настолько жалобное лицо, что если бы я не был зол, мне бы больше всего на свете захотелось ее приласкать и спросить, что стряслось.

– Если посылаешь парня, это говорить надо открыто и грубо, глупая, – продолжал я, – пока ты будешь давать ему возможности видеться с тобой, он так и будет ходить по пятам. Ты должна рождать агрессию, если человек тебе противен, так он быстрее забудет тебя.

– Но ты мне не противен, – пропищала Изабелла.

– Я тебе не нужен! – сказал я по слогам и бросил ее руки. – За что ты так любишь его?

Она смотрела мне в глаза и не узнавала меня. До сих пор я не мог сказать ей ни одного грубого слова.

– Он приезжает к тебе, когда он захочет, ты пресмыкаешься перед ним, сюсюкаешься по телефону, а в ответ слышишь только короткие обрывки фраз, выражающих все его безразличное отношение к тебе. Есть ты или нет – ему неважно. О да, я уверен, что он говорит тебе, что любит. Раз в месяц искренне, а перед сном, или в конце каждого телефонного разговора, начатого тобой, он говорит это формально, потому что ты так хочешь. Для него это признание в любви равносильно следующему за ним «спокойной ночи» или «пока». Просто так принято. Он даже не вкладывает смысл в эти слова. А что я? Сколько было моих признаний? Подарки? Да на тебя вообще кто-нибудь смотрел так, как я? Вы все хотите, чтобы Вас добивались, но на деле оказывается так, что вы сами любите добиваться. Любите, когда с вами обращаются, как с собаками, которых хозяину иногда хочется погладить после работы; в остальное же время, когда он собирается уйти, пес подходит к нему, начинает вилять хвостом и нежно трется, а хозяин говорит: «Отвали», – и закрывает дверь.