Проигравший выручает все - Грэм Грин

— Насколько мужчины скромнее женщин! Если бы я совершала в жизни безрассудства, я бы не уставала ими хвастать. Челтенхем, вероятно, кажется вам тихой заводью.

Я услышал, как за соседним столиком уронили ложку, и неуверенно пробормотал:

— Что ж, я не против тишины... Что вы будете есть?

— У меня такой малюсенький аппетит, полковник. Лангуст «термидор».

— И бутылочку «Вдовы Клико»? — Я готов был откусить себе язык, — эти отвратительные слова вырвались прежде, чем я смог их проглотить. Мне хотелось повернуться к Кэри и сказать: «Это — не я. Я этого не писал. Это моя роль. Вини тут автора».

Чей-то незнакомый голос произнес:

— Но я вас обожаю. Я обожаю все, что вы делаете, как вы говорите, как вы молчите. Я хотел бы гораздо лучше говорить по-английски, чтобы я мог вам сказать...

Я медленно повернулся боком и поглядел на Кэри. С тех пор как я в первый раз ее поцеловал, я никогда не видел, чтобы она так краснела. Ласточкино Гнездо сказала:

— Какие молоденькие и какие романтичные, не правда ли? Я всегда жалела, что англичане такие скрытные. Вот почему наше знакомство мне кажется просто удивительным. Еще полчаса назад мы ничего не знали друг о друге, а сейчас вот сидим здесь, — как вы ее назвали? — с бутылочкой «Вдовы». До чего я обожаю эти чисто мужские выражения. Вы женаты, полковник?

— В некотором смысле да...

— То есть как это понимать?

— Мы вроде расстались.

— Как это грустно! Я тоже рассталась с мужем — он умер. Может, это и менее грустно.

Голос, который я уже начал ненавидеть, произнес:

— Ваш муж не заслуживает того, чтобы вы были ему верны. Оставлять вас на целую ночь ради рулетки...

— Он сегодня не играет, — сказала Кэри. И добавила сдавленным голосом: — Он в Каннах, ужинает с молодой, красивой и умной вдовой.

— Не плачьте.

— Я не плачу, Филипп. Я... я... смеюсь. Если бы он мог меня сейчас видеть...

— Надеюсь, что он бы взбесился от ревности. А вы ревнивы?

— Как это трогательно, — сказала Ласточкино Гнездо. — Не хочешь, а слушаешь. Кажется, что перед тобой приоткрывается целая жизнь...

Все, что происходило, казалось мне чудовищно несправедливым.

— Женщины так легковерны, — сказал я, слегка повышая голос. — Все началось с того, что жена моя стала встречаться с молодым человеком, потому что у него был голодный вид. Может, он и был голодный. Он водил ее в дорогие рестораны вроде этого и позволял за себя платить. Вы знаете, сколько здесь берут за лангуст «термидор»? Так дорого, что не смеют даже проставить цену в карточке. Простенькое, дешевое студенческое кафе!

— Не понимаю, полковник... Вас что-нибудь расстроило?

— А вино? Как по-вашему, я должен был разрешить ему пить вино за мой счет?

— Да, с вами обошлись непристойно.

Кто-то так стукнул стаканом по столу, что он разбился.

Ненавистный голос произнес:

— Милая, это к счастью. Смотри, я помазал вином у тебя за ушками и на головке... Как ты думаешь, твой муж останется спать в Каннах со своей красивой дамой?

— Он только и умеет что спать.

Я встал и крикнул — больше я вынести не мог:

— Как ты смеешь так говорить!

— Филипп, пойдем, — сказала Кэри. Она положила несколько купюр на стол и вывела его из зала. Спутник ее был так удивлен, что даже не запротестовал.

Ласточкино Гнездо сказала:

— Да, они и правда слишком много себе позволяют. Такие разговоры на публике! Мне так нравится ваше старомодное рыцарство, полковник. Молодежь надо учить.

Она отняла у меня почти час, пока ела лангуст «термидор» и клубничное мороженое. Начала излагать историю своей жизни от самого детства в старом доме священника в Кенте — это было за лангустом — и до маленькой вдовьей пенсии в Челтенхеме — за мороженым. В Монте-Карло она живет в скромном пансионе, потому что туда пускают только «избранных» — думаю, что ее заработок в казино почти покрывает ее расходы.

Наконец я от нее избавился и пошел домой. Я боялся, что не найду там Кэри, но она сидела на кровати и читала один из шикарных разговорников, которые здесь издаются как романы — забавно и пестро. Когда я отворил дверь, она подняла от книжки глаза и сказала:

— Entrez, mon colonel[7].

— Зачем ты это читаешь?

— T'essaye de faire mon français un peu milieu[8].

— Зачем?

— Может, мне придется жить во Франции.

— Да? С кем? С голодным студентом?

— Филипп предложил выйти за него замуж.

— После того, во что тебе сегодня обошелся его ужин, ему, конечно, пришлось вести себя как порядочному человеку.

— Я сказала, что для нашего брака есть временное препятствие.

— В виде плохого владения французским языком?

— В виде тебя, конечно.

Она вдруг заплакала, спрятав голову под разговорник, так, чтобы я ее не видел. Я сел рядом на кровать и положил руку ей на бок: я чувствовал усталость, я чувствовал, что мы так далеко от пивнушки на углу; я чувствовал, что женат уже очень давно и неудачно. Я не знал, как склеить обломки, — я никогда ничего не умел делать руками.

— Поедем домой, — сказал я.

— И не будем больше ждать мистера Дрютера?

— А зачем его ждать. Я ведь практически стал его хозяином.

Я не собирался ничего ей рассказывать, но как-то все вышло наружу. Она высунулась из-за разговорника и перестала плакать. Я ей сказал, что когда вволю позабавлюсь положением хозяина Дрютера, то продам с прибылью акции Бликсону и этим окончательно добью Дрютера.

— Мы же будем вполне зажиточными людьми.

— Мы не будем.

— Что это значит?

— Дорогой, я теперь успокоилась и даже не злюсь. И говорю вполне серьезно. Я не выходила замуж за богатого. Я вышла замуж за человека, с которым познакомилась в баре «Волонтер», за того, кто любил холодные сосиски и ездил на автобусе, потому что такси ему было не по карману. Жизнь он прожил не очень сладкую. Женился на стерве, которая от него сбежала. Мне хотелось — ужасно хотелось! — скрасить ему жизнь. А теперь я вдруг оказалась в одной постели с человеком, который может купить все, что его душе угодно, а угодно его душе — разорить старика, который не сделал ему никакого зла. Что из того, что Дрютер забыл про свое приглашение? В тот день он этого хотел. Он посмотрел на тебя, увидел, что вид у тебя усталый, ты ему понравился, — просто так, без всякой корысти, так же, как ты понравился мне в первый раз, там, в «Волонтере». Так ведут себя люди. Они не ведут себя по твоей проклятой системе игры в рулетку!

— Чем же моя система тебе не угодила?

— Чем? Она меня погубила. Я жила для тебя, а теперь я тебя потеряла.

— Ничуть. Я же здесь.

— Когда я вернусь домой и пойду в бар «Волонтер», тебя там не будет. Когда я буду ждать на остановке автобуса 19, тебя не будет и там. Тебя не будет там, где я могу тебя найти. Ты поедешь в свое именье, в Хэмпшир, как сэр Уолтер Бликсон. Милый, тебе очень везло, ты выиграл кучу денег, но ты мне больше не нравишься.

Я издевательски осклабился, но улыбка моя была кривой.

— Ты любишь только бедных?

— А разве это не лучше, чем любить только богатых? Милый, я лягу спать на диване в гостиной.

У нас теперь снова была гостиная и гардеробная для меня, как в самом начале.

— Не трудись, — сказал я. — У меня есть своя кровать.

Я вышел на балкон. Это тоже было как в первую ночь, когда мы поссорились, но на этот раз она не вышла на свой балкон и мы не ссорились. Мне хотелось постучаться к ней и что-нибудь ей сказать, но я не мог подобрать слов. Все мои слова, казалось, звякали, как фишки в сумке Ласточкиного Гнезда.

4

Я не увидел ее ни во время завтрака, ни во время обеда. После обеда я пошел в казино и впервые не захотел выигрывать. Но в мою систему явно вселился бес, и я все равно стал выигрывать. У меня теперь хватило денег, чтобы расплатиться с Боулзом. Акции уже фактически принадлежали мне, и я очень старался проиграть мои последние двести франков в «кухне». Избавившись от них, я пошел прогуляться по террасе — иногда на ходу возникают хорошие идеи, — но у меня в голове было пусто. И тут, взглянув вниз на пристань, я увидел белую яхту, которой раньше там не было. На ее мачте развевался английский флаг, и я узнал ее по газетным фотографиям. Это была «Чайка». В конце концов Гом все же приехал, да и опоздал ведь он всего на какую-то неделю. Я подумал: ах ты, мерзавец, если бы ты дал себе труд выполнить свое обещание, я не потерял бы Кэри. Я, конечно, для тебя не настолько важная персона, чтобы о ней помнить, а вот для Кэри — чересчур богатая, чтобы ее любить. Что ж, если я ее потерял, то и ты потеряешь все, что имеешь, — Бликсон, вероятно, купит твою яхту.

Я пошел в бар, а там был Гом. Он только что заказал для себя «перно» и приветливо беседовал с барменом на отличном французском языке. Да он, верно, на любом языке говорил бы отлично, — вроде как апостолам на Троицын день, ему дано владеть всеми земными языками.

Однако он уже не выглядел Дрютером с восьмого этажа: он положил на стойку бара старенькую фуражку яхтсмена; щеки его заросли седой щетиной, а надеты на нем были старые, мешковатые синие штаны и свитер. Когда я вошел, он не перестал разговаривать, но я увидел, что он внимательно вглядывается в меня в зеркале над баром. Он то и дело кидал на меня взгляды, словно я ему что-то напоминал. Я понял, что он забыл не только свое приглашение, но и меня самого.