Пионерский гамбит (СИ) - Фишер Саша

— Ладно, беги в свой тубзик, — Прохоров меня отпустил. — Но про совет дружины подумай, я точно говорю, тебе там самое место!

Я быстро свернул за угол и понял, что на самом деле добежать до туалета не самая плохая идея. Видимо, уловив знакомое слово, организм включил рефлексы, и мне реально туда захотелось. Я приметил деревянное зданьице на шесть дверей, которое не могло быть ничем другим. И припустил туда.

Туалет был сколочен из никак не обработанных досок, дверь, конечно же, подвисала, чтобы закинуть крючок в петлю, требовалось эту самую дверь слегка приподнять. Пахло еще не убийственно, конечно, глаза не резало, конечно, но уже вовсю ощущалось, что этим сортиром пользовались. Конструкция была проста, как три копейки — деревянный пол, в котором круглая дырка, а под ним яма. На стене над этой самой дыркой на уровне глаз висел нарисованный от руки плакат, гласивший: «Будь аккуратнее, дружок! Попадай в кружок!»

Пожелание оказалось настолько неожиданным, что я заржал и чуть было не промазал.

Кстати, интересно... Получается, что я как-то автоматически не обращаю внимания на тексты на многочисленных растяжках, баннерах и транспарантах. Как будто срабатывает привезенный из двадцать первого века адблок. А совершенно зря! Это же целый культурный пласт, можно сказать. Отдельный жанр в искусстве!

Я толкнул скрипучую дверь и вышел из сортира, пообещав себе с этого момента читать все буквы, которые увижу. В целях, так сказать, повышения идеологической грамотности. А то она у меня прихрамывает. На все три ноги.

Ноги сами понесли меня вглубь леса. Особенно далеко уйти не получится, до забора тут всего ничего. Но мне далеко и не надо. Просто хотелось спрятаться за какой-нибудь куст, собраться немного с мыслями и все такое.

Я пробрался за густой куст шиповника, плюхнулся на траву и привалился спиной к покрашенной в зеленый решетке забора и вытянул ноги. Прутья неудобно врезались в ребра, но было все равно. Сейчас я немного посижу тут, послушаю беззаботный щебет птичек, попялюсь бездумно в косые вечерние солнечные лучи мягкого медового оттенка. За жучком с отливающим голубым перламутром спинкой понаблюдаю. Вдох-выдох.

Я закрыл глаза. Пахло летом. Настоящим, звенящим и беззаботным. Таким, каким кажется детское лето с высоты прожитых лет. Расплавленной смолой на коре сосен. Свежей травой. Какими-то цветочками, каждый из которых наверняка имеет свое умное название и описание в ботанических справочниках, но тебе все равно, потому что это сейчас просто часть общего аромата. Пахло близкой рекой, с ее мокрым песком, илистыми омутами и плакучими ивами, макающими свои серебристо-зеленые ветки в темную воду... Жужжали крылышки, птички чирикали... И раздавались еще какие-то звуки. Как будто тихое поскуливание, или...

Я открыл глаза и встал. Приподнялся на цыпочки, отодвинул рукой ветку какого-то куста. У самого забора, буквально в паре метров от меня сидела, обхватив колени, Елена Евгеньевна. Пилотка валялась на траве рядом с ней, плечи вздрагивали. Это она скулила. Точнее, конечно же, не скулила, а плакала.

— Елена Евгеньевна, — я осторожно коснулся ее плеча. Она вздрогнула, шарахнулась и подняла на меня заплаканные глаза.

Глава 7

— Что ты здесь делаешь, Крамской? — срывающимся голосом спросила она. Было слышно, что она пытается придать словам твердость и уверенность, но всхлипы свели ее усилия на нет.

— Что случилось, Елена Евгеньевна? — наверное что-то в моем голосе было такое, что помешало ей сказать то, что она сначала собиралась. Наверняка там должно было быть что-то вроде «немедленно иди в отряд!» или «как ты смеешь подсматривать за вожатыми?» Я не люблю, когда девушки плачут. Когда-то моя бывшая жена просекла эту фишку и довольно долго буквально вила из меня веревки и пускала на фарш. Пришлось как-то научиться отличать фальшивые манипуляции от слез настоящих. И весь мой жизненный опыт сейчас кричал, что сейчас я вижу как раз настоящие. И мне хотелось немедленно что-то сделать, чтобы милые глаза нашей юной вожатой высохли. Чтобы она улыбнулась. Ну или хотя бы просто успокоилась для начала.

— Да вот, соринка в глаз попала... — ответила она. Если бы не непроизвольный всхлип в середине фразы, я бы может и поверил. Нет, конечно. — Иди в отряд, Крамской, не смотри на меня с красными глазами.

— Давайте сделаем так, Елена Евгеньевна, — я сел рядом с ней. Не вплотную, просто рядом. Навалился спиной на забор и запрокинул голову, чтобы смотреть на небо сквозь сосновые ветки. — Я не буду на вас смотреть. А вы представите, что это не я, а ваш психолог, например.

— Психолог? — даже было слышно, как она дернулась. — Я что, похожа на психичку?

— Эй, я же сказал не психиатр, а психолог! — сказал я, обругав себя за то, что забыл, какой сейчас год. — Психов лечат психиатры. Смирительными рубашками там всякими и прочими... электрошоками. А к психологам обычные люди ходят жаловаться на жизнь. Ну, то есть не только жаловаться. Психологи помогают разобраться в проблемах и все такое.

Тут я немного почувствовал себя идиотом. Сам я никогда у психолога не был, а повальная мода на «походы к терапевту» в двадцать втором году двадцать первого века нередко приводила меня в ярость. Особенно, когда мужики этим козыряли. И вот теперь я зачем-то ляпнул слово «психолог». Молодец какой...

— Я ерунду какую-то сморозил, Елена Евгеньевна, — признался я. — Просто читал недавно научную статью о пользе психологии, вот и вырвалось. Давайте как будто сначала начнем. К кому бы вы пошли в первую очередь пожаловаться?

— Ни к кому, — буркнула она. — Это слабаки всякие жалуются, а я вожатый и комсомолка!

— Знаете, в той же научной статье говорилось, что если обиду и какую-то проблему держать в себе, то она никуда не денется, будет бурлить, разъедать изнутри и в конце концов сделает как раз слабее. А вот если выговориться и выпустить ее наружу, то дальше пойдешь с легким сердцем.

— Не читала никогда подобных статей, — всхлипов в голосе вожатой больше было не слышно. — Я учусь на педагога и знала бы, если бы все было, как ты говоришь.

— Тогда не надо жаловаться, — согласился я. С плачущей женщиной не надо спорить. — Но я, как пионер, просто обязан подставить плечо товарищу в трудную минуту. А раз человек плачет, значит минута точно трудная!

Ох и странно же я чувствовал себя, произнося эти слова! Как же фальшиво они для меня звучали! Сейчас она залепит мне пощечину, чтобы я не издевался...

Но совершенно неожиданно для меня она расслабилась.

— Крамской, ну зачем они так? — грустно сказала она. — Я же не сама хотела занять место их обожаемого Игоря, меня сюда назначили. Ой... Я не должна тебе этого говорить, потом же меня засмеют!

— Я никому не скажу, Елена Евгеньевна, — серьезно произнес я. — Давайте представим, что у нас тут пространственно-временной континуум, и все, что о чем мы здесь говорим, никогда наружу не просочится.

— Это же что-то из фантастики, да? — заинтересованно спросила она.

— Ага, — я кивнул. — Такое отдельное место вне времени и пространства.

— Мои родители не хотели, чтобы я поступала в пединститут, — вожатая вздохнула. — Отправляли меня на эконом, чтобы я стала бухгалтером. А я всегда хотела быть учителем. Работать с детишками. Чтобы сюда поехать, даже сессию досрочно сдала. А теперь получается, что... Получается... Что ничего не получается. Анна Сергеевна сказала, что я безынициативная мямля, и что если я не возьму себя в руки, вы меня живьем сожрете.

— Анна Сергеевна уж просто забыла, что не родилась сразу в очках и с указкой, — я усмехнулся. Вожатая тоже хихикнула. — Все у тебя... в смысле, у вас, получается, Елена Евгеньевна. А на Коровину не обращайте внимания, она просто хамка трамвайная.

— Спасибо тебе, Крамской! — она пружинисто встала. — То есть, Кирилл. Ты же Кирилл, верно?

— Пожалуйста, Елена Евгеньевна, — я перевел взгляд с покачивающихся вершин сосен на ее лицо. Глаза уже были почти не красные. Так, чуть припухшие, может быть. — Вы идите, а я чуть-чуть еще посижу. А то нас вместе увидят, начнут сплетничать. Вы же нас уже знаете, живьем сожрем.