Я не Поттер! - Марина Броницкая

— Плохие защитнички тебе достались, Гарри, очень плохие!

— Я Гарольд! — на этот раз последнее слово осталось все же за мной.

Волей–неволей Малфои меня по жизни оберегали. Одному я друг, другому — сын друга, но вечером, запихивая новенькие учебники и одежду в чемодан и готовясь к отъезду, я думал том, что произойдет, если Темный Лорд вернется? Он захочет меня убить, как и маму, и Джеймса Поттера, о котором мне сегодня потрудились напомнить, или не захочет? Да, я знаю, что все обрадуются, но что случится со мной? Может дядя Люциус сам меня заавадит, а папа ему не помешает? Чертыхнувшись от дикого количества заполонивших мой усталый разум странных мыслей, я повалился на мягкую постель под зеленым балдахином и уставился на звезды, вернее на уменьшенную копию свода Хогвартса на бархате, созданную отцом, когда я был еще маленьким. Тучки то закрывали луну, то вновь освобождали путь для яркого света, так и одна важная мысль, то показывалась мне, то вновь скрывалась, точно боялась, что я её поймаю!

Уже сквозь сладкую дрему я мысль нагнал и разобрался, наконец, что готов на всё, лишь бы отец радовался, и готов на многое, лишь бы Лорд передумал меня убивать и рассказал, почему я до сих пор жив и невредим…

Глава 3

— Гарричка, ты взял сэндвичи? — тетя Петуния задумчиво оглядывала гору продуктов на кухонном столе, не желавшую помещаться в мой рюкзак. — А в чемодан вишневый джем не поместится?

— Взял! Не поместится! — ответил я сразу на два вопроса, но поразмыслив немного, передумал. — Но только если в боковое отделение… Тогда влезет! — люблю я этот джем, что поделать. Женщина резво пронеслась мимо с банками в руках, и мне оставалось своему чемодану только посочувствовать.

Я сидел в кресле напротив выключенного телевизора и тихо радовался, что не увижу противный ящик еще очень долго! В семье Дурслей существовала странная и мне непонятная традиция — собираться вечером на диване, обсуждать нерадивых поставщиков дрелей фирмы «Граннингс», сетовать на непрофессионализм учителей Дадли, и выспрашивать у меня подробности прошедшего дня, отчего кузен начинал ерзать и кусать губы, а я совершенствоваться в искусстве вранья! Заканчивался весь этот ужас просмотром еще более ужасных вечерних новостей, после которых оставалось только радоваться за тех, кто не дожил до сегодняшнего дня; поеданием бесчисленного множества ведер сладкого попкорна и истерикой Дадли, с завидным постоянством обнаруживающего, что данный продукт не растет прямо у них на кухне и иногда его нужно покупать! После всего вышеперечисленного разум отказывался прощать меня за столь дурацкое времяпровождение, и награждал разнообразными кошмарами, мешающими спать и дышать!

Тетка окружала меня заботой с удвоенной силой не просто так — она чувствовала себя виноватой. Я понял данный факт сразу, как только переступил порог этого уютного аккуратного дома, похожего на пряничный домик, и заорал:

— Тетя, маму убили и папа не её муж, ты знала?!

Пышные усы мистера Дурсля, встречающего меня у входа, зашевелились, а наверху раздался жуткий грохот и парочка крепких ругательств. Как позже я узнал, тетя Петуния свалилась со стремянки, прибивая очередную фотографию кузена в коридоре второго этажа, на которой тот запечатлен в обнимку с агрегатом, именуемым «компьютер», в накладных слоновьих ушах, и огромным куском торта в руках. Праздновали тогда не его день рождения, а первую в семестре отметку «В» по странному предмету «Технология». Моя фотография там тоже имелась. Крайняя в нижнем ряду, да и на фоне упитанного Дадли я терялся, напоминая несчастного больного мальчика, которого во двор ветром занесло, но смотреть на неё все равно было приятно. Складывалось ощущение, что я — часть нормальной семьи, как и Драко…

— Какое непосредственное дитя, какое непосредственное… — бормотал дядя, пытаясь затолкнуть меня в прихожую и захлопнуть двери. — Чего уставился, болван! Мальчик роль репетирует! Драматическую! — рявкнул он на кого‑то, и на улице раздались возмущенные возгласы невольного слушателя моей «репетиции».

Как только тетя обработала царапины на лице и сменила запачканный розовый передник на аналогичный, но чистый, мне пришлось выслушать её получасовую речь о развратной, строптивой и сумасшедшей сестрице, помешанной на фокусах и мужчинах!

— Не знаю, Гарричка, как там у вас принято, но в моём мире так себя не ведут! — закончила она рассказ театральным взмахом руки и машинально потянулась за платком — утереть несуществующие слезы. — А бог с ним, с платком этим, ну не любила я её, не любила! Что хочешь, то и думай! Твой папа… убедил нас, что история с автобусом намного более приемлема и… попросил иногда тебя принимать. Ты же мой племянник! — продолжала она громко возмущаться. — Но о сестре и её ненормальных ухажерах я говорить больше не буду, никогда! — на мгновение её глаза расширились от ужаса, а затем она взвизгнула. — Ой, Гарричка, это Джеймс ненормальный, твой папа не ненормальный! Он просто такой… странный! Да–да, самую чуточку странный! Ты же не скажешь, что я такое вот ляпнула, не скажешь, солнышко? — её дрожащий голос меня немного позабавил. Ну и запугал же папа Дурслей! Дракона на их скромное жилище грозился натравить, если те меня не признают, что ли? А может, просто посмотрел как‑то косо? С него станется!

В общем, месяц не пролетел, а прополз. От папы за всё время я получил всего одно письмо, в котором он напоминал мне, где находится платформа 9 ¾ и просил не обижаться, если он меня в Хогвартсе не встретит, хотя я и не надеялся. Ну а Драко не общался, а "тренировал" своего новенького белого филина и постоянно слал мне записки маловразумительного содержания: «А теперь на левую лапу ему чего‑нибудь прицепи!» или «Не указывай адрес, просто скажи, чтобы хозяину доставил!», или вообще: «Да не знаю я, чего тебе писать! Отсылай его обратно, но подожди, пока дождь пойдет!» Несчастная птица до самой смерти не забудет дом на Тисовой улице, и если филинам в принципе снятся кошмары, то конкретно этому буду сниться я!

Пока тетка пыталась впихнуть банки в чемодан, а Дадли вновь быстренько захламлял мою спальню — его комнату для поломанных им же вещей, мистер Дурсль подозрительно замер у окна. Хотя еще минуту назад он вовсю размахивал руками и поносил своего соседа и его собаку, повадившуюся жевать жасмин тети Петунии. Потому, когда дядя широко открыл рот и протер глаза, я понял, что такое его удивление может относить лишь к тому миру, к которому сам он отношения не имеет.

— Дядя, что там?

— П–п-птичка…

— Какая?

— С–с-страшная… — его внушительный живот, всегда появляющийся впереди своего хозяина, задрожал как лимонное желе Хельги. Её фирменное и весьма противное блюдо.