Леопарды Кафки - Моасир Скляр

Вздох смутил Мышонка. Какое право он имел донимать бедного Франца Кафку своими проблемами? Но он тут же осадил сам себя: какого черта, это ведь товарищ по борьбе, хоть и незнакомый товарищ, а товарищи для того и товарищи, чтобы помогать друг другу, к тому же речь идет не о личной услуге, речь о деле, а дело выше всяких мерлехлюндий, выше права интеллигента на частную жизнь — интеллигенты вообще всегда, на взгляд революционера, пока не докажут делом обратного, подозрительны (за редким исключением, как Маркс, Энгельс и Троцкий).

Дверь открылась. Перед Мышонком стоял молодой еще человек, высокого роста (на самом деле для маленького Мышонка все были великанами, но тут рост был действительно выше среднего); с угловатыми чертами лица, с темными волосами и глазами, с большими ушами. И худой. Очень худой. Худоба и пристальный, пронизывающий взгляд произвели особенно сильное впечатление на Мышонка.

— Что вам угодно? — спросил Кафка.

Спросил вежливо, но с некоторым нетерпением, более чем оправданным: через полуоткрытую дверь Мышонок видел стол и пишущую машинку. Он оторвал писателя от работы.

— Я по поводу текста…

— Текста? — Кафка наморщил лоб. — Какого текста?

— Текста, который вы мне прислали…

— А! — теперь он вспомнил. — Это вы мне звонили. — Тут он заметил, что Мышонок все еще на улице, под падающим снегом. — Да вы заходите, заходите. Поговорим в доме.

Беньямин вошел. Внутри дом оказался еще меньше, чем выглядел снаружи. Мебели мало: стол, несколько стульев, лежак, полки, набитые книгами.

— Не обращайте внимания на беспорядок, — сказал Кафка. — Как видите, это рабочий кабинет. Садитесь, пожалуйста. Извините, мне нечем вас угостить… Я здесь не обедаю. Извините за холод: отопление никуда не годится.

— Не беспокойтесь, — ответил Мышонок, — для меня это все не имеет значения. — Он секунду поколебался и добавил: — Дело — прежде всего. Любые жертвы ради дела оправданны.

Он надеялся, что эта фраза послужит зашифрованным посланием. Надеялся, что при этих словах Кафка просияет и воскликнет: да, товарищ, ради дела можно пойти на все, даже на кражу золотых стаканчиков, так давай, давай составим план, обсудим детали. Но хозяин дома не сказал ничего такого: оба сидели молча друг против друга. Кафка все так же пристально смотрел на посетителя, как будто ожидая, что тот скажет, зачем пришел. Молчание становилось тяжелым, напряженным, отчего тоска в душе Мышонка только усиливалась. Почувствовав это, Кафка, который постоянно имел дело с покалеченными на производстве рабочими, решил прийти гостю на помощь. Он задал вопрос:

— Ну, как вам текст?

— Текст? Текст прекрасный… Леопарды в храме… Прекрасный… Леопарды врываются в храм… Действительно чудесный…

— Он годится?

Мышонок не очень понял вопрос. Но ему не хотелось показывать свою растерянность:

— Годится ли? Конечно, годится. Проблема в том, что он…

— Темен, — договорил за него Кафка с легкой улыбкой. — Вы это хотели сказать? Непонятен. Я знаю. Все мои тексты сложны для понимания. Поэтому мне так трудно их публиковать.

Мышонок заерзал на стуле.

— Да… Ну да, это правда. Но я понимаю, что таким он и должен быть… Что текст должен казаться загадочным… В конце концов, учитывая, для чего он написан…

Кафка, казалось, погрузился в собственные мысли.

— Темнота, — проговорил он наконец. — Некоторые считают, что в этом проблема. Для меня в этом — решение проблемы.

— Для меня тоже, — поспешил согласиться Мышонок. — Я думаю, что ясность в этом случае была бы смерти подобна.

Теперь наступила очередь Кафки удивиться:

— Смерти подобна? Ну это, пожалуй, преувеличение…

— Нисколько, — настаивал Мышонок. — Учитывая нынешнюю ситуацию, ясность была бы непростительным риском.

— Вижу, вы радикал, — сказал Кафка с бледной улыбкой.

— Радикал? Да, я радикал. Радикал — это как раз обо мне, — с гордостью заявил Мышонок. Потом понял, что, возможно, переборщил, и поправил себя: — То есть я им стремлюсь быть. Радикалом. Дойти до самых корней. Хочу обличить всех, кто должен быть обличен, хочу разрушить все, что должно быть разрушено.

— Разрушить, — пробормотал Кафка. — Да, возможно, вы и правы. Возможно, творчество — тоже своего рода разрушение.

Мышонок был в таком воодушевлении, что даже не слышал его.

— В этом вопросе я следую идеям Троцкого о перманентной революции. Революция — как образ жизни.

— Троцкий? — Кафка снова нахмурился. — Для вас Троцкий — идеал? Лев Троцкий?

У Мышонка все похолодело внутри. До этого мгновения он был уверен, что Кафка — соратник Троцкого. Но реакция писателя удивила его. Он ошибался? Или за эти дни произошло что-то, что изменило всю ситуацию? Например, раскол в коммунистическом движении? Кто знает, возможно, за это время Троцкий успел создать фракцию, в которую Кафка не вошел и к которой, возможно, он питает смертельную ненависть. У Мышонка с доступом к источникам информации дело обстояло неважно. И не только сейчас. Как прикажете быть в курсе событий, если живешь в заброшенном бессарабском местечке, где народ неделями не читает газет, если вообще их читает? Понятно, когда рядом был Ёся, все обстояло иначе: у друга были таинственные каналы информации, он сообщал товарищам все, что им следовало знать. То же, несомненно, происходило и с Кафкой, у которого был куда лучший доступ к источникам информации: он жил в большом городе, покупал газеты, пользовался телефоном. Мышонку надо было вести себя осмотрительнее. Риск был не только в том, что он мог сморозить какую-нибудь бестактность. Риск был в возможном идеологическом промахе, против чего Ёся его неоднократно предостерегал. Мышонок решил спустить тему на тормозах:

— Я бы сказал, что в некоторых случаях — да. Но только под диалектическим углом зрения. Имея в виду, что революция может быть перманентной, но реально перманентной не является, так ведь? Кстати, «Леопарды в храме», по-моему, произведение, пронизанное диалектикой.

Кафка ненадолго задумался.

— Да. Текст можно рассматривать и так.

Он покосился на часы. Видимо, ему не терпелось закончить разговор и вернуться к работе. Так что он опять перешел к главному:

— Вы так и не ответили на мой вопрос: текст годится?

Вот он — момент истины, подумал Мышонок. Тот момент, когда хочешь не хочешь, а приходится идти на риск. И он был готов. Вернее, он смирился с неизбежным. После катастрофы с Бертой, ему было уже все равно.

— Текст-то годится, товарищ. Это я никуда не гожусь.

Кафка посмотрел на него с изумлением:

— Вы не годитесь? В каком это смысле?

— В том, что я не понял вашего текста. Не понял, о чем там говорится. Даже не догадываюсь.

— Но погодите, — Кафка принялся утешать его. — Мы ведь только что говорили, что смысл тут темен. Вы не обязаны его улавливать. Это зависит от того, отзывается ли в вас что-нибудь при чтении этого текста. Может быть, это просто не ваш текст.

— Но я должен разобраться, о чем там говорится! — в отчаянии воскликнул Мышонок. — Разве вы не понимаете? Я ведь для того и приехал, чтобы прочесть его, чтобы выполнить задание…

— Задание? — Кафка был явно заинтригован. — О чем вы?

— Прошу вас, товарищ, — взмолился Мышонок, — не унижайте меня еще больше, мне и так стыдно. Я обещал товарищу Йозефу, который очень серьезно болен, что возьму на себя его задание. Для этого я и приехал в Прагу, для этого вы и передали мне текст. Беда в том, что я растяпа, идиот. Все, что я до сих пор делал, только больше запутывало ситуацию, ставило ее с ног на голову. Для начала я потерял ваш адрес, с трудом нашел вас. Когда я получил вашу записку, не смог понять, о чем в ней говорится. Или понял неправильно — не знаю. Я вообще ничего не знаю. Думал, что определил место операции, думал даже, что нашел девушку, с которой должен был выйти на связь, но она не была моей связной, а теперь я и насчет места сомневаюсь, я во всем сомневаюсь, мне нужна помощь, товарищ, пожалуйста, помогите мне.

Кафка молча смотрел на него.

— Кто вы? — спросил он наконец.

— Кто я? Разве вы не знаете?

Нет. Кафка не знал. По выражению его лица это было совершенно ясно.

— Я думал, вы работаете в редакции журнала, который издается на идише здесь, в Праге. Я им обещал текст. Теперь вижу, что все не так.

Внезапно в сознании Мышонка вспыхнул свет: он понял, что произошло. Кафку обманул его акцент, акцент русского еврея. Он перепутал его с сотрудником еврейского журнала, одного из тех журналов, с которыми Кафка, живо интересовавшийся иудаизмом Восточной Европы, сотрудничал. Потому просьба о тексте не показалась ему странной. Отсюда и недоразумение.

И что теперь делать? Рассказать ему все?

Нет, Мышонок не мог все рассказать. В конце концов, неизвестно, насколько Кафка заслуживает доверия. Лучше уж выдумать что-нибудь, тем более за последнее время он в этом весьма поднаторел.