Королева Ойкумены - Генри Олди

Цепочка следов, далекий вой. Люди, где вы?

Ау!

Если война ужасна, но объяснима, если лес – чужд, но природен, то здесь, за частоколом – иное, непредставимое. Бабы в шкурах, первобытный уклад. Сделай ребенка – получишь еду. Вот ты какая, Кутха. Выстроенные ларгитасцами города – дома, отели, консульства – жалкие пятнышки инородной плесени на твоем теле, чужая планета. За их пределами – лес и частоколы. Выглянет баба из-за ограды: летит по небу визжащая хрень? – пусть летит.

Кого это волнует?

Наверное, их реальность по-своему разумна и рациональна. Иначе не выжить. Но от местной «рациональности» к горлу подкатывал спазм. «Цивилизационный шок», – говорил герцог Оливейра, рассказывая о высадке на Террафиму посланцев Лиги. Шок – клинок обоюдоострый. Много ли нужно, чтобы налет цивилизации слетел с нас, детей прогресса, как «шелуха» у телепата! «Папа, сожги ей палец…» Рычит в берлоге Ник. Две бабищи, закатав папе уцелевшую штанину, врачуют ноги – и пострадавшую, и здоровую. Снадобье воняет до умопомрачения. Действия баб омерзительно похожи на ласки. Папа морщится, но терпит. Неужели его это возбуждает? – похоже, что да. Темная, вонючая, животная страсть имеет свои законы…

Что дальше?

Как глубока ты, пропасть; что приготовила на дне?

II

Ник, всклокоченный и усталый, отводил взгляд. Похоть, внезапно обуявшая юного дипломата, схлынула; накатил запоздалый стыд. Зато молодуха, довольная рвением «женишка», не стеснялась – тараторила, как сорока; нет, хуже – как диктор экспресс-новостей. «Впечатлениями делится, гадюка,» – злобствовала Регина. Бабы ухмылялись, хлопали себя по ляжкам, радовались – и вскоре принялись собирать на стол.

До возвращения «новобрачных» кормить пришельцев никто не спешил.

«Стол» – широко сказано. Посреди горницы, прямо на полу, расстелили грубо выделанную кожу с жирными следами прошлых трапез. Вокруг кудлатыми грудами навалили шкуры – садитесь, гости дорогие! В дверь робко протиснулся старик, похожий на колченогого, поднятого зимой из берлоги лешего. Жидкий веник бороденки, колтуны в седых космах; тулупчик на голое тело. Старик шкандыбал на костылях, подволакивая обе ноги. Тем не менее, калека ухитрился притащить копченый окорок и две кринки с каким-то пойлом. Кринки, связанные лыком, свисали с шеи старика, напоминая глиняные груди идола. За дедуганом гуськом объявилась пара чумазых девчонок, на вид – лет десяти-одиннадцати. Они несли уйму плошек с мочеными, кисло пахнущими ягодами. Из печи был извлечен казанок с густым варевом. «Милости просим!» – жестом показали бабы. Они же и верховодили за трапезой. Первым делом набрали варева – себе. Затем разрешили взять молодухе и, как ни странно, Регине. Девушка чиниться не стала, повторив за молодухой несложный ритуал «благодарения»: привстаю на коленках, держу миску двумя руками, кланяюсь, сажусь на место.

Обидишь хозяек – проблем не оберешься.

Следующая порция досталась герою дня – Нику. После него – ван Фрассену. Регину передернуло, когда одна из бабищ одарила командора сальной ухмылкой. Ага, теперь – девочки. Калеке милостиво дозволили выскрести дно казана. Счастливый, он ухватил сверх того жменю ягод, по-собачьи кося на баб влажным глазом. Прибьют? – нет, не тронули, можно оставить. Принцип «обеденной» иерархии изумлял. Регина полагала, что дикари сначала оделяют угощением старших мужчин, затем младших, и лишь потом – женщин. Ну ладно, у кутхов матриархат. Бабы – главные. Но почему тогда после Регины еду вручили младшему из мужчин? Почему – не старшему?

Не девочкам, наконец?

Бабы набили рты, давая сигнал к началу. Все с азартом зачавкали, не заставляя себя ждать. Ложек не было. Регина с осторожностью понюхала варево. Пахло не то чтобы противно… Так, наверное, пахнет выделанная кожа, если бросить ее в стог сена. А на вкус – вполне! Жирная похлебка с кореньями, вываренными до расслоения на волокна. Ух! Перца бабы не пожалели! Или это корешки острые? Голод свел желудок; Регина с жадностью «сёрбала» варево, отдуваясь. Кости нам в волосы, шрамы на щеки – за тутошнюю сойдем, за королеву…

Настала очередь окорока. Одна баба держала окорок за торчащую кость, другая строгала его кремневым – Регина не поверила своим глазам! – ножом. Мясо было жестким, «с душком», но гости сжевали всё за милую душу. С позволения бабищ по кругу пустили дедову кринку. После огненной похлебки Регина ощущала себя звездолетом, прогревающим дюзы. Пить из общей посудины? – жажда пересилила и страх, и брезгливость.

Зря, что ли, нам делали биоблокаду от здешних штаммов?

Из ягод понравились желтые: по виду и вкусу – мелкий крыжовник, но с запахом хвои. Расхрабрившись, Регина сунула в рот очевидное лакомство – гроздь рубиновых капель на тонкой веточке – и от вяжущей горечи ее чуть не вывернуло наизнанку. Не заботясь о приличиях, девушка выплюнула ягоды прямо на «стол». Кутхи глядели на привереду с удивлением, но, к счастью, без обиды. А калека вдруг сунулся вперед, подполз на руках – и, ухватив «жвачку», торопливо сунул в рот. Наверное, боялся, что отберут. Лицо его расплылось в гримасе блаженства, и до Регины дошло: не так уж он и стар. Моложе папы…

От вида калеки, пускающего розовые слюни, ее вновь замутило.

Ван Фрассен клевал носом. Ник тоже осоловел от еды и подвигов на сексуальной ниве. Хихикнув, одна из баб жестами изобразила: «спать» – и сестры шагнули к двери, приглашая гостей. «Нас что, – изумилась Регина, – не оставят здесь? Тепло, и места полно…» Бабищи ждали, всем видом показывая: спать в горнице – слишком большая честь для заброд. Пришлось подчиниться. Подхватив капитана под руки, молодые люди двинулись за хозяйками. Тесные сени, пара скрипучих ступеней; заснеженный двор, черная стена частокола. Бабы повели их в обход избы. Позади обнаружился громадный, не меньше жилой постройки, хлев. Желтое пятно света от горящей плошки упало на неплотно прикрытую дверь. «Там же холодина! – молча возмутилась Регина. – Удружили! Зря Ник старался…»

В хлеву заворочались. Пахнуло сеном и тяжким, звериным духом.

– Таургу! Бар, бар!

У дальней стены, теряясь во мраке, сопела темная громада. Ближе щурился на свет и недовольно фыркал сонный мамонтенок. У Регины отлегло от сердца. «Карликовые» мамонты Кутхи – величиной с небольшого слона – мирные. Это во всех справочниках написано. Мамонтенок, до половины зарывшийся в копну сена, выглядел безопасным и даже милым, как любой детеныш. Ростом «малыш» был с лошадь. Рыжая шерсть смешно топорщилась на нем, словно вихры мальчишки-шалопая.

А сопит, надо понимать, мамаша.

Баба улеглась на сено рядом с мамонтенком и сунула «малышу» кулаком в бок, успокаивая. Встав, показала гостям: видели, как надо? Устраивайтесь, в компании теплее… Ник с Региной, не сговариваясь, вздохнули – и принялись подсаживать обезножевшего капитана на копну, поближе к детенышу. Скрипнула, закрываясь, дверь. Навалилась темнота: душная, воняющая прелью. «Могло быть и хуже,» – философски подумала Регина, привалясь к боку мамонтенка. И накаркала – через пять минут у нее отчаянно скрутило живот.

– Ты куда?

– В туалет! – зло прошипела девушка, сползая на земляной пол.

– Ты знаешь, где у них туалет?

– Найду!

– Пойти с тобой?

Честное слово, сейчас она готова была убить Ника.

III

«В избе? Вряд ли, – Регина из последних сил сдерживала мучительные позывы. – Надо искать сарайчик на отшибе. Где бы я его поставила, будь я кутхой? У частокола? Плазма их разберет, с их дремучей логикой!»

Она сунулась в избу. Если хозяйки не спят – спросим. Не зная языка? Ладно, как-нибудь да спросим… Дверь заскрипела на такой мерзкой ноте, что заныли зубы. В сенях на полу сидел калека: примостив сбоку костыли и плошку-лампадку, он наливал что-то в кринку из костяного кувшинчика. Увидав Регину, кутх дернулся, едва не пролив пойло. Самогон, догадалась девушка. Ворует. А я его застукала.

– Туалет? Сортир? Отхожее место?

Калека, заискивая, скалил гнилые зубы.

– Дырсун! – Регина с трудом вспомнила местное слово.

Калека протянул ей кринку.

– Да ну тебя с твоим самогоном! Мне дырсун нужен. Понимаешь?

«Как разъяснить ему жестами, что ей приспичило?! Не спускать же штаны, как молодуха перед Ником? Еще поймет неправильно!»

Калека замычал. Поднес кринку ко рту, сделал вид, что пьет – и едва ли не насильно всучил «подарок» девушке. Бока кринки были теплыми. Спиртным не пахло. Травяной отвар? Ночью жажда замучит – пригодится… Впрочем, сейчас Регину интересовало место для совершенно обратного процесса.

– М-м-мы-ы?

– Спасибо…

Здесь не принято церемониться? Отлично! С облегчением сорвав мнемоблок – как шапку с взопревшей головы – она с разгону сунулась в рассудок калеки. Задавать вопрос словами – какими?! – бессмысленно. Значит, надо «вытащить» нужную картинку, потянув за хвост ассоциативной цепочки. Ох, и кавардак у него на «чердаке»! Проще создать нужную цепочку, чем найти готовую среди этого хлама. Поделиться с калекой ультиматумом мочевого пузыря – это тебе, леший, приспичило! Ощутил? Давай, шевели костылями: левый, правый…