Ночное солнце - Герай Фазли

- Ох!.. Я ничего не понимаю, ничего! - Искендер легонько стукнул рукой по стене и прислонился к ней головой. - Ну почему ты такая, Гюлю, почему? В такое время тебе нет никакого смысла быть около меня. Поверь...

- И для тебя тоже?..

Искендер не ответил.

- А моя работа? Курсы? Я уж не говорю, что не сегодня завтра нас отправят по госпиталям. К раненым.

Искендер молчал. Не мог же он сказать Гюльназ, что эти дела не имеют никакого отношения к ней, обычной гостье, приехавшей из далекого Чеменли в Ленинград. Здесь, пожалуй, была права Гюльназ. Но и у Искендера была своя правота. Согласно этой правде, отъезд Гюльназ из города вовсе не был проступком или недостойным поведением. Ведь теперь тысячи, десятки тысяч людей, коренных ленинградцев, уезжали из города. Им не только давали разрешение, некоторых даже заставляли уехать.

- Гюльназ, все, что ты говоришь, действительно имеет место. Но это не изменит моего решения. - Теперь его слова звучали резко и сухо. На самом же деле не имели смысла. Это понимали оба. Гюльназ даже почувствовала, как по мере того, как вздымалась и опадала грудь Искендера, вместе с выходом выплескивалось раздражение. Теперь предстояло сделать еще шаг, чтобы он совершенно успокоился и не почувствовал, как уходит время, чтобы потом, очнувшись, посмотреть на часы и увидеть, что уже поздно, никуда нельзя уйти.

Надо было заставить Искендера забыть о существовании времени.

Ее охватило приятное и трепетное волнение. Неужели Искендер на самом деле согласится этой ночью остаться здесь?

Как бы боясь, что мысль, молнией пронесшаяся в ее мозгу, сейчас исчезнет, она взяла Искендера, замершего в дверях, за руку.

- Послушай, Искендер, посиди минутку, я хочу тебе что-то сказать.

- Говори, я и отсюда услышу.

- Нет, это такое...

- Какое?

- Иди сядь, тогда узнаешь...

Искендер покорно сел на указанное место. Про себя он решил, что присядет совсем на минутку. Надо было спешить.

- Ну, слушаю тебя.

- Сначала дай мне слово, что исполнишь мою просьбу.

- Нет, такого слова я дать не могу.

- Почему?

- По двум причинам: во-первых, ты не выполнила мою... И я должен тебе отомстить. Во-вторых, мне известно, что ты скажешь.

- Нет, неизвестно!

- Хочешь, скажу?

- Если осмелишься, говори.

Искендер насмешливо улыбнулся.

- Действительно, чтобы произнести это, надо иметь смелость. Ты хочешь, чтобы я остался здесь на ночь.

Гюльназ не проронила ни звука. В груди ее смешались изумление с радостью. Они заставили ее разом забыть все, что она только что хотела произнести.

- Вот видишь, как я точно угадал.

- Нет, нет!.. Абсолютно не угадал, родной мой. Ну зачем мне, чтобы ты тут оставался? - она приложила руку к своей трепещущей груди. - Я хочу, чтобы ты заночевал в моем сердце... в самом теплом, светлом уголке моего сердца.

Шепча ласковые слова, она сняла с головы Искендера шапку, бросила ее на кровать и начала расстегивать по одной пуговицы его пиджака. Не встречая сопротивления, не слыша слов протеста, она взяла его за руку и повела к своей кровати.

- Вот садись здесь... Я вижу, тебе жарко... Посиди здесь. Хочешь, ложись спать... Я знаю, ты устал... Завтра рано тебе на работу... А я посплю у девушек... Нет, нет, я совсем не буду спать... До самого утра буду сидеть и смотреть на тебя. Буду слушать, как ты дышишь. Слушать, как бьется твое сердце. Постараюсь понять его язык. Чтобы узнать, о чем оно думает, это твое сердце. Может, оно как и ты хочет, чтобы я уехала. Если сердце твое скажет: Гюльназ, уезжай, лучше, если бы ты осталась в живых в Чеменли, чем умереть здесь, рядом с Искендером, - тогда я уеду... Улечу на крыльях. И не вернусь, чтобы посмотреть на тебя. Что ты так на меня смотришь? Прости меня, родной... Я давно уже знаю, что может сказать твое сердце. Знаю, оно никогда не захочет, чтобы я, оставив тебя здесь, сама вернулась в Чеменли... Не так ли, дорогой? Но тогда почему ты так смотришь на меня? Думаешь, что я сошла с ума? Потеряла рассудок под градом снарядов, что падают на город? Да? Нет! Я сейчас разумнее, чем когда бы то ни было. Потому что люблю тебя больше, чем когда бы то ни было. А завтра буду любить больше, чем сегодня, послезавтра еще. Это знаешь на что похоже? Ты помолчи, я сама отвечу. Это называется геометрической прогрессией, товарищ будущий инженер. В вопросе любви, особенно теперь, во время войны, простая арифметическая прогрессия не годится. Здесь требуется геометрическая. Я должна любить тебя так, чтобы с четырех сторон возвышались горы любви. Чтобы фашисты не могли туда проникнуть, убить тебя. Что до меня... то я вовсе не ведаю, что такое страх смерти. Правда, вначале мне было страшно. Но с того дня, как ступила на землю Ленинграда, с того дня, как на город упали первые бомбы, страх покинул меня. Мне все нипочем... Только бы ты был рядом, пусть даже не рядом, только бы я знала, что ты жив-здоров. Как у чудища душа заключена в стеклянный сосуд, так и моя любовь - в твоей душе.

Она умолкла, ее глаза, как угли в горне кузнеца, рассеивали блики вокруг. Ее лицо было осыпано переливающимися, то вспыхивающими, то гаснущими искорками. Эти искорки были яркими и подвижными. От них все вокруг могло загореться. Но не загоралось. Потому что лучики, стоило им только зародиться, переплетались, превращались то в сияние глаз, то как-то особенно окрашивали слова. В небе над городом рыскали вражеские самолеты. Искендер давно это почувствовал. Но сейчас, в такой миг, он молчал, чтобы не спугнуть Гюльназ. Ведь и он сам подпал под чары блестящих и подвижных искорок. Ему тоже казалось, что там, где летают лучистые, как угольки, слова Гюльназ, не может быть никаких других звуков. Голос Гюльназ заглушили знакомые утешительные выстрелы зенитных пушек, где-то в окраинных районах города отзывавшихся на самолетный гул. Искендер так и застыл в безмолвном напряженном волнении, сидя на кровати Гюльназ и не осмеливаясь прервать ее.

Он ясно различал каждое ее слово, понимал смысл того, что она говорит, верил каждому ее слову, на душе у него лежал камень, а мысли завязались в неведомые узлы. Руки его словно были связаны странным, непостижимым и в то же время сияющим шнуром. Что это был за шнур - он не знал. Это была не цепь - он мог бы ее разорвать, не веревка - он легко мог ее развязать. Это было нечто завораживающее, подобие переливающихся бликов на лице Гюльназ. А сама Гюльназ менялась у него на глазах в той самой геометрической прогрессии и становилась все прекраснее. Снова нежные движения рук, взгляд. Все в ней искрилось и было притягательным. Она сама и не подозревала об этом. Так как не старалась выглядеть ни красивее, ни умнее. Все это выплеснулось само по себе.

Сердце Искендера вдруг заколотилось. Он явственно представил себе полюса, между которыми оказался, как далеки друг от друга были эти полюса и как они стремились друг к другу.

- Искендер, родной мой, я знаю, если я оставлю тебя здесь и уеду, я умру по дороге. Попаду под бомбежку. А здесь каждый день падают бомбы, а мы живы...

Теперь, казалось, ее черные глаза выражали безмолвный зов, и не ведала она, что в сердце Искендера медленно нарастал ураган, отражаясь в глубинах его глаз.

Ничего этого про себя не ведала Гюльназ, и поэтому была еще привлекательней и величественней.

Как бы желая проверить, знает ли Гюльназ о своей красоте, Искендер отвел за спину ее волосы, рассыпавшиеся по полуобнаженной груди. Она затрепетала. Могучая страсть, что роилась в его сердце, готовая прорваться сквозь покров достоинства, заставляла и его трепетать, как листок. Виновато обернувшись, он взглянул на Гюльназ. В ее взывающих о помощи глазах он не увидел никакого отражения своих мыслей. Девушка не ведала и об этом, ее горящие глаза все еще были устремлены на него. Руки, словно мотыльки, порхали по его волосам.

Нет, вынести это было свыше его сил.

Искендер вдруг обнял ее и прижал к груди. Гюльназ не проронила ни звука. Так прошло несколько мгновений. Надо было нарушить молчание, он должен был сделать это первым.

Косы Гюльназ расплелись, и волосы рассыпались по лицу. Он нашел среди прядей ее губы. Но опомнился, это тоже было дурным деянием, разрывающим покров достоинства его сердца, и закрыл глаза. Мысли его смешались. Мир на мгновение превратился в бездумную, неосвещенную пустоту.

- Да буду я твоей жертвой, Искендер!

Если бы не эти слова, кто знает, не превратилась ли пустота в вечность и не поглотила ли их?

* * *

Несмотря на все тайные и явные ухищрения Гюльназ, Искендер все-таки покинул общежитие.

Он медленно шел по тихим, безлюдным улицам города, окутанного страшной тишиной после очередного налета вражеских самолетов, и ничего не видел. На своих губах он все еще ощущал прикосновение девственных губ Гюльназ, аромат ее волнующего трепетного поцелуя. Теперь он знал твердо: в душе его царили удивительная свобода и покой, смысла и значения которых он не понимал. Будто снял с плеч тяжкий груз и теперь может глубоко вздохнуть. Но это была временная передышка. Кто знает, что ждет его, не пытается ли он возложить на себя еще более тяжкую ношу...